Том 7. Эхо - [4]

Многие его истории мне кажутся пересказом кинофильмов, но иногда мелькают такие подробности, до которых наши режиссеры никогда не докопаются.

Записи подлинные. Сейчас удивляет отсутствие жалоб и стонов на «окружающую действительность». Барак госпиталя № 74 мало отличался от зоны. Заплесневелые от экскрементов матрасы, паскудно-диетическая жратва, вши. И ведь не из страха, что комиссар-замполит нос сунет в записки мичмана, я обо всем этом умалчивал. Нет! Обыкновенная привычка к скотскому существованию — эка невидаль!

Но одно стыдливое умолчание есть. Я рожал первый рассказ. Фабула любовная. А опыт в любви у меня был уже значительный — я потерял голову от страсти во втором классе начальной школы. У моего предмета была замечательная коса, пятерки по всем дисциплинам, серые глаза — маленькая принцесса грез.

После войны мы с ней жили в разных городах. Длительные разлуки стимулируют ревность и творческую потенцию. «Ах, ты мне изменила, другого полюбила! Зачем же ты мне шарики крутила? Да-да!» Что в такой ситуации делал Мартин Иден? Ну и я решил следовать по стопам Джека Лондона; стать всемирно известным писателем, а она пусть плачет кровавыми слезами, вытирает мокрые глаза косами и поет: «Эх, моряк, ты слишком долго плавал…»

Итак, первое художественное сочинение было любовной направленности, но сильно политизировано.

В Париже, на Монмартре, в мансарде жила юная художница. Она рисовала пейзажи со старинными замками. Никто их не покупал. А художница была сирота и перебивалась с хлеба на квас. Однажды к ней забрел богатый американский капиталист. Его звали Джоном, а ее Мари Жан. Он купил пейзажи за приличные деньги. Но на самом деле никаким капиталистом Джон не был. Он был американским коммунистом, воевал с республиканцами против Франко и был лучшим другом Гарсия Лорки. Он последним видел Лорку перед тем, как того фашисты уводили на расстрел. И Лорка завещал ему разыскать свою незаконную дочь, которая в то время была еще маленькой девочкой. И вот Джон исполнил волю друга, с которым сражался плечом к плечу. Кажется, он дружил и с генералом-писателем Лукачем. Дружба между Джоном и Мари все крепла и крепла, а потом перешла в любовь. Они бросили мансарду на Монмартре и перебрались в СССР, где были очень счастливы. Но тут началась Великая Отечественная. Их забросили в тыл петеновцам, но нашелся художник-абстракционист, который их «заложил» и… никакого хэппи-энда, никакого поцелуя в диафрагму, как говорили когда-то в кинематографических кругах.

И куда делись эти «диафрагмы», «шторки», «риры»?..

Беспоносная дизентерия и рассказы соседей-солдатиков поставили в моем сочинении точку. Я бросил пачку казенных тетрадей в дыру сортира, но в дневнике сделал упрямую запись огромными буквами:

ПО НУЛЯМ, И НАЧНЕМ ВСЕ С НАЧАЛА!

Н-да, кабы я знал, сколько впереди будет еще таких начал…

Начинать надо лет в двенадцать и решительно! По-саперски:

«ОСТРОВ В ОГНЕ

Глава II

Тореадор и его два спутника были брошены в довольно обширную камеру. Обстановка камеры была такая: в углу на сломанном табурете стояла сальная свеча, а возле него лежала куча соломы. Посидев некоторое время молча, один из троих воскликнул: — Господа, чего мы сидим молча, когда даже не знаем друг друга. Честь имею представиться Эдуард Мало, бретонец из Бреста, солдат 2-го стрелкового полка. А вас как зовут? — обратился он к тореадору. — Я баск, — ответил тот. — Альфонс Триро матодор Севильского цирка. — А я, — сказал третий — Американец из Чикаго Георг Джефферс. — Ну а теперь, — сказал Эдуард Мало — надо подумать, чего мы тут сидим. — По-моему надо сейчас спать, а потом поговорим — ответил Альфонс Триро. Все согласились с его мнением и, разместившись по комнате, заснули как убитые. Но не долго они спали. К ним пришел солдат и повел куда-то. Через минуту они очутились в небольшой комнате посредине которой стоял стол, за которым сидел судья. Солдат удалился. — А! Наконец-то ты мне попался со всей своей шпионской компанией, дорогой Альфонс — сказал судья, а потом прибавил: — вы все арестованы и будете казнены на острове Кубе, куда вас сегодня повезут.

В этот же вечер три пленника отчалили от испанских берегов на крейсере „Звезда“ (продолжение следует).

В. Некрасов»

«Единственное в моей жизни „Полное собрание сочинений“ увидело свет (в одном экземпляре!) в 1922 или 1923 году. Состояло оно из шести томов. Страницы были пронумерованы, через каждые десять или двенадцать значилось — Глава такая-то. Текста, правда, не было, считалось, что со временем я восполню этот пробел. Безжалостные варвары, немецко-фашистские оккупанты сожгли этот раритет вместе с домом и шкафом, где он хранился, — маленькие, сшитые нитками странички, с обязательным на каждой обложке „Издательство Деврiенъ, Kieв, 1922 г.“» В те годы я был еще монархистом, носил в кармане карандаш и на всех уличных афишах приписывал «ъ».

«Рукописный журнал „ЗУАВ“. Рассказ „МЕДУЗА“

Миноносец все приближался. Вдруг раздался страшный взрыв и миноносец, объятый пламенем, быстро начал тонуть. Вот что случилось на миноносце. Там заведующим порохового отдела был французский пьяница Франц Герман. Он не мог равнодушно смотреть на бутылку с водкой. В ту ночь, которая была перед случившейся катастрофой, он напился пьяный. После этого он завалился спать. Проснувшись, он, еще пьяный, пошел осматривать свой отдел. Закурил папиросу и пошел. Проходя мимо мешков с порохом, он выкинул свою папиросу и пошел. Через минуту ужасный взрыв взорвал весь трюм с машинным отделением. Каким-то чудом этот матрос спасся и попал в плен к экипажу французской подводной лодки. Его перенесли в каюту и положили на койку. Около него был поставлен матрос. Теперь, когда времени было много, решили посмотреть, почему не плыла лодка. Оказалось, что были вывинчены гайки. Дело из-за этого не остановилось, и скоро лодка была в исправности. Между тем в каюте, где лежал больной, происходило следующее. Больной, все время лежавший тихо, вдруг начал бредить. Он говорил разную чепуху, и матрос на это не обращал внимания. Но одно место потревожило его: