Том 6. Зверобой, или Первая тропа войны - [164]

— Жестокий бледнолицый, что сделали тебе мои воины? Зачем ты убил их? Они были лучшими охотниками и самыми смелыми молодыми людьми в целом племени! Великий Дух хотел, чтобы они жили, пока они не засохнут, как ветви хемлока, и не упадут от собственной тяжести…

— Ну-ну, добрая Сумаха, — перебил ее Зверобой, у которого любовь к правде была слишком сильна, чтобы терпеливо слушать такие преувеличения даже из уст опечаленной вдовы, — ну-ну, добрая Сумаха, это значит немного хватить через край, даже по вашим индейским понятиям. Молодыми людьми они давно уже перестали быть, так же как и тебя нельзя назвать молодой женщиной; а что касается желания Великого Духа, то это прискорбная ошибка с твоей стороны, потому что, чего захочет Великий Дух, то исполняется. Правда, оба твоих воина не сделали мне ничего худого. Я поднял на них руку не за то, что они сделали, а за то, что старались сделать. Таков естественный закон: делай другим то, что они хотят сделать тебе.

— Это так! У Сумахи только один язык: она может рассказать только одну историю. Бледнолицый поразил гуронов, чтобы гуроны не поразили его. Гуроны — справедливый народ; они готовы забыть об этом. Вожди закроют глаза и притворятся, будто ничего не видят. Молодые люди поверят, что Пантера и Рысь отправились на дальнюю охоту и не вернулись, а Сумаха возьмет своих детей на руки, пойдет в хижину бледнолицего и скажет: гляди, это твои дети, так же как мои; корми нас, и мы будем жить с тобой.

— Эти условия для меня не подходят, женщина; я сочувствую твоим потерям, они, несомненно, тяжелые, но я не могу принять твои условия. Если бы мы жили по соседству, мне было бы нетрудно снабжать тебя дичью. Но, говоря по чести, стать твоим мужем и отцом твоих детей у меня нет ни малейшего желания.

— Взгляни на этого мальчика, жестокий бледнолицый! У него нет отца, который учил бы его убивать дичь или снимать скальпы. Взгляни на эту девочку. Какой юноша придет искать себе жену в вигвам, где нет хозяина? У меня еще осталось много детей в Канаде, и Убийца Оленей найдет там столько голодных ртов, сколько может пожелать его сердце.

— Говорю тебе, женщина, — воскликнул Зверобой, которого отнюдь не соблазняла картина, нарисованная вдовой, — все это не для меня! О сиротах должны позаботиться твои родственники и твое племя, и пусть бездетные люди усыновят твоих детей. Я не имею потомства, и мне не нужна жена. Теперь ступай, Сумаха, оставь меня в руках вождей.

Нет нужды распространяться о том, какой эффект произвел этот решительный отказ. Если что-либо похожее на нежность таилось в ее груди — а, вероятно, ни одна женщина не бывает совершенно лишена этого чувства, — то все это исчезло после столь откровенного заявления. Ярость, бешенство, уязвленная гордость, целый вулкан злобы взорвались разом, и Сумаха, словно от прикосновения магического жезла, превратилась в бесноватую. Она огласила лесные своды пронзительным визгом, потом подбежала прямо к пленнику и схватила его за волосы, очевидно собираясь вырвать их с корнем. Понадобилось некоторое время, чтобы заставить ее разжать пальцы. К счастью для Зверобоя, ярость Сумахи была слепа: совершенно беспомощный, он находился всецело в ее власти, и если бы женщина лучше владела собой, то последствия могли оказаться роковыми. Ей удалось только вырвать две-три пряди его волос, прежде чем молодые люди успели оттащить ее.

Оскорбление, нанесенное Сумахе, было воспринято как оскорбление целому племени, не столько, впрочем, из уважения к женской чувствительности, сколько из уважения к гуронам. Сама Сумаха считалась такой же неприятной особой, как то растение, у которого она позаимствовала свое имя. Теперь, когда погибли два ее главных защитника — ее муж и брат, — никто уже не старался скрыть своего отвращения к сварливой вдове. Тем не менее племя считало долгом чести наказать бледнолицего, который холодно пренебрег гуронской женщиной и предпочел умереть, чем облегчить для племени обязанность поддерживать вдову и ее детей. Расщепленный Дуб понял, что молодым индейцам не терпится приступить к пыткам, и, так как старые вожди не обнаружили ни малейшей охоты разрешить дальнейшую отсрочку, он вынужден был подать сигнал для начала адского дела. 

ГЛАВА XXIX

Медведя больше не тревожил страх,

Перед могучим и свирепым псом,

Непуганный олень лежал в кустах,

Кабан не ждал охотника с копьем,

Все было тихо в чащах и полях.

Лорд Дорсет

[Перевод А. Лаврина]

У индейцев в таких случаях существовал обычай подвергать самым суровым испытаниям терпение и выдержку своей жертвы. С другой стороны, индейцы считали долгом чести не обнаруживать страха во время пытки, которой подвергали их самих, и притворяться, что они не чувствуют физической боли. В надежде ускорить свою смерть они даже подстрекали врагов к самым страшным пыткам. Чувствуя, что они не в силах больше переносить мучения, изобретенные такой дьявольской жестокостью, перед которой меркли все самые адские ухищрения инквизиции, многие индейские воины язвительными замечаниями и издевательскими речами выводили своих палачей из терпения и таким образом скорее избавлялись от невыносимых страданий. Однако этот остроумный способ искать убежища от свирепости врагов в их же собственных страстях был недоступен Зверобою У него были особые понятия об обязанностях человека, и он твердо решил лучше все вынести, чем опозорить себя.