Том 6. Вокруг света на «Коршуне» - [55]

В самом деле, пора было успокоиться: все сияло и блестело под ослепительными лучами солнца. Быстро высохшая палуба так и сверкала белизной своих досок, с черными, ровными, вытянутыми в нитку линиями просмоленных пазов. Снасти подвешены правильными гирляндами или лежат в кадках, свернутые в аккуратные «бухты» (круги). Везде, и наверху, и внизу, образцовый порядок, куда ни взгляни. А куда только не заглядывал зоркий глаз старшего офицера! Куда только не пробирался сам он в сопровождении Захарыча, голос которого значительно осип к концу «убирки» от слишком неумеренной импровизации, лившейся из его «медной глотки».

Андрей Николаевич спустился к себе в каюту и, сняв с себя свой рабочий, коротенький бушлатик, основательно занялся туалетом и, приодевшись к подъему флага, вышел на мостик довольный и вполне удовлетворенный.

В самом деле, чистота везде была образцовая. Даже эта оскорбляющая морской глаз старшего офицера «деревня» — как называл он бак, где находились быки, бараны, свиньи и различная птица в клетках, — была доведена до возможной степени чистоты. Везде лежали чистые подстилки, и стараниями матросов четыре уцелевших еще быка (один уже был убит и съеден командой и офицерами), бараны и даже свиньи имели вполне приличный вид, достойный пассажиров такого образцового военного судна, как «Коршун».

Один за другим поднимались наверх офицеры и гардемарины — все в белых кителях, чтобы присутствовать при подъеме флага. Вылез и черный, мохнатый Умный и растянулся в тени у орудия на шканцах. А Сонька и Егорушка уже весело взбегали на ванты, добираясь до самого клотика (верхушка мачты), гонялись друг за другом, проделывая всевозможные штуки, и, стремительно сбежавши вниз и, видимо, заключив между собой перемирие, принялись дразнить солидного и неповоротливого водолаза, подкрадываясь к нему сзади и дергая его за хвост.

Водолаз сперва не обращал на них внимания или по крайней мере представлялся, что не обращает внимания, но затем раза два лениво воркнул, и когда обезьяны уже чересчур бесцеремонно схватили его за хвост, он с лаем внезапно вскочил и бросился за ними… Но Сонька и Егорушка уже были на вантах и оттуда весело и лукаво смотрели на несколько опешившего умного пса.

Проделки эти повторялись несколько раз, возбуждая веселый смех в наблюдавших за этими сценами, и Умный несколько раз напрасно вскакивал, оставаясь в дураках и чувствуя себя сконфуженным перед зрителями, пока, наконец, не прибегнул к хитрости, несколько неожиданной для его открытого и благородного характера. Притворившись спящим и оставаясь недвижимым все несколько минут, во время которых обе обезьяны самым бессовестным и наглым образом теребили его черный пушистый хвост и, казалось, совсем забыли об осторожности, Умный неожиданно быстрым движением схватил Егорушку за шиворот и задал ему порядочную трепку, заставившую кричать не только самого Егорушку, но и Соньку, успевшую удрать и забраться на борт. Великодушно подержав Егорушку в зубах, Умный опустил его, нагнав на него страха. В конце концов, впрочем, состоялось примирение, и скоро Умный принял участие в игре обезьян, гоняясь за ними с веселым лаем.

Минут за пять до восьми часов наверх вышел капитан и, приветливо пожимая руки офицерам в ответ на их поклоны, поднялся на мостик.

При виде капитана старший офицер снял, по морскому обычаю, фуражку и раскланялся с ним с несколько преувеличенной служебной почтительностью морского служаки. В ней, впрочем, не было ничего заискивающего или унизительного; этим почтительным поклоном старший офицер не только приветствовал уважаемого человека, но и чествовал в лице его авторитет капитана.

— Доброго утра, Андрей Николаевич! — проговорил капитан, пожимая руку старшего офицера. — Доброго здоровья, Василий Васильевич! — приветствовал он мичмана Лопатина, обмениваясь с ним рукопожатием. — Что, как идем? Узлов восемь? — спросил капитан, взглянув за борт.

— Восемь с четвертью, Василий Федорович! — весело отвечал мичман Лопатин, прикладывая пальцы к козырьку фуражки.

— Что ж, отлично идем…

— Третьего дня хуже шли… Суточное плавание всего было 160 миль, вставил старший офицер.

— Зато за эти сутки пройдем больше.

Капитан взглянул на сиявшую палубу, на горевшую медь и промолвил:

— А вы уж, по обыкновению, убрались, Андрей Николаевич, и у вас корвет — игрушка.

Старший офицер, необыкновенно чувствительный к похвалам «Коршуна», который он любил той особенной любовью, которой прежде любили моряки свои суда, слегка покраснел от этого комплимента и с преувеличенной скромностью проговорил:

— Управились помаленьку, Василий Федорович… Ничего, кажется, судно в порядке…

— Еще в каком порядке!.. А Федотов сегодня что-то особенно громко и много ругался, — улыбаясь, заметил капитан. — Не может отстать от этой привычки.

— Ничего с ним не поделаешь, Василий Федорович, — отвечал, слегка краснея, старший офицер, вспомнивший, что и сам он не без греха в этом отношении. — Уж я ему говорил…

— Только не дрался бы по крайней мере…

— Кажется, не дерется… Я не замечал, Василий Федорович.

— Боцман он хороший, что и говорить, но, кажется, не доволен нашими порядками… фрондирует, а? — смеялся капитан. — Привык, бедняга, сам к зуботычинам, ему и странно, что мы плаваем без линьков и без битья… Да, пожалуй, и не одному Федотову это странно, — прибавил капитан с грустной усмешкой.