Том 6. Вокруг света на «Коршуне» - [142]

— Здравствуйте, любезный друг… Очень рад вас видеть… Слышал от Василия Федоровича, что хорошо служите… Я вас потребовал, чтобы вы мне прочли, что вы там видели в Кохинхине… Да… прослушаю… Завтракаете у меня, а после завтрака…

Адмирал прервал речь и, повернув к морю свою круглую, крепко посаженную в плечах голову, в фуражке, чуть-чуть сбитой на затылок, взглянул на баркас, возвращающийся к «Коршуну», и резким металлическим голосом, заставившим Ашанина невольно вздрогнуть, крикнул:

— Николай Николаевич!

Почти в ту же секунду подбежал на рысях молодой мичман, флаг-офицер адмирала, и замер в ожидании, приложив руку к козырьку фуражки.

Эта поза, казалось, взбесила адмирала, и он крикнул:

— Ну, чего вы вытянулись, как фельдфебель?.. Что я, армейский генерал? Нужна мне ваша вытяжка, что ли?.. Опустите руку.

Флаг-офицер опустил руку и принял более свободное положение.

— Когда баркас будет поднят, сделать сигнал: «Сняться с дрейфа».

— Есть! — отвечал флаг-офицер и поспешил отойти.

— Так после завтрака вы мне прочтете, что вы там написали, — снова обратился адмирал к Ашанину, несколько смягчая тон. — Василий Федорович хвалил… А вы должны за честь считать, что служите на «Коршуне»… Вполне исправное судно… Да-с. И быстро в дрейф лег «Коршун»… Отлично… Скорее, чем мы на «Витязе»… А мы копались! — продолжал адмирал, возвышая голос и, по-видимому, для того, чтобы эти слова услыхали и капитан, и старший офицер, и вахтенный мичман. — Видно, что на «Коршуне» понимают, почему для моряка должна быть дорога каждая секунда… Упади человек за борт, и каждая секунда — вопрос о жизни и смерти… Да-с, на «Коршуне» это понимают… По-ни-ма-ют! — почти крикнул на Ашанина адмирал, готовый, казалось, снова «заштормовать» при воспоминании о том, что адмиральский корвет лег в дрейф двадцатью секундами позже «Коршуна».

— Можете идти, — круто оборвал адмирал и, когда Ашанин повернулся, он крикнул вдогонку: — Расскажите товарищам, как служат на «Коршуне».

Спустившись в гардемаринскую каюту и весело здороваясь с шестью товарищами, которых давно не видал, Ашанин был встречен прежде всего вопросами: «попало» ли ему от глазастого черта? — и поверг всех в, изумление, что ему не попало, несмотря на то, что он подвернулся как раз после «общего разноса» за то, что «Витязь» чуть-чуть «опрохвостился» сегодня.

Все наперерыв спешили познакомить Ашанина с адмиралом в кратких, но выразительных характеристиках беспощадной юности, напирая главным образом на бешеные выходки стихийной страстной натуры начальника эскадры. Про него рассказывались легендарные истории, невероятные анекдоты. Признавая, что Корнев лихой моряк и честнейший человек, все эти молодые люди, которые только позже поняли значение адмирала, как морского учителя, видели в нем только отчаянного «разносителя» и ругателя, который в минуты профессионального гнева топчет ногами фуражку, прыгает на шканцах и орет, как бесноватый, и боялись его на службе, как мыши кота. Ашанину изображали адмирала в лицах, копируя при общем смехе, как он грозит гардемарина повесить или расстрелять, как через пять минут того же гардемарина называет любезным другом, заботливо угощая его папиросами; как учит за обедом есть рыбу вилкой, а не с ножа; как декламирует Пушкина и Лермонтова, как донимает чтениями у себя в каюте и рассказами о Нельсоне, Нахимове и Корнилове и как совершает совместные прогулки для осмотра портов, заставляя потом излагать все это на бумаге. Внезапные переходы его от полнейшего штиля, когда гардемарины были «любезные друзья», к шторму, когда они становились «щенками», которых следует повесить на нока-реях, мастерски были переданы востроглазым, худеньким Касаткиным.

Слушая все эти торопливые рассказы, смотря на более или менее удачные воспроизведения Корнева, Ашанин понял, что на «Витязе» центральной фигурой так сказать героем — был беспокойный адмирал. На нем сосредоточивалось общее внимание; ему давали всевозможные клички — от «глазастого черта» до «прыгуна-антихриста» включительно, его бранили, за небольшим исключением, почти все, над ним изощряли остроумие, ему посвящались сатирические стихи.

— Слушай, Ашанин, какую я песенку про него написал… Небось, он ее знает… Слышал, дьявол! — похвастал Касаткин.

— И не расстрелял тебя? — засмеялся Ашанин.

— Нет… смеялся… Просил всю песню показать…

И маленький гардемарин с задорным вихорком и мышиными глазками, благоразумно затворив двери каюты, затянул фальцетом, а все подтянули хором:

Хуже ливня и тумана,

Мелей, рифов, скал,

Шквала, шторма, урагана

Грозный адмирал…

Второго куплета не успели начать. Ворвавшийся в каюту рассыльный прокричал: «Свистали всех наверх с дрейхвы сниматься!», и все юные моряки, нахлобучивши на свои головы фуражки, как полоумные, бросились наверх и разбежались по своим местам.

Вышел наверх и Ашанин. Чувствуя себя пассажиром, он приютился в сторонке, к борту у шканцев, чтобы не мешать авралу, и посматривал то на адмирала, стоявшего, расставив фертом ноги, на полуюте, то на свой «Коршун». И Ашанин, уже давно проникшийся особенной знакомой морякам любовью к своему судну, горячо желал, чтобы «Коршун» снялся с дрейфа скорее «Витязя».