Том 6. Рассказы. Созревание плодов. Соляной амбар - [5]

– И зачем вы только это, Иван Авдеевич?..

– Что зачем?.. – крикнул Гроза.

– Зачем вы на съезде вообще выступали?., а уж если выступили, почему не отстаивали свою позицию, не боролись и ушли со скандалом? Уважаемый врач, старый практик и…

Гроза перебил вопросом.

– Какую резолюцию приняли?

– Резолюцию Невельского, почти единогласно.

– Вы голосовали?

Николай Сергеевич глянул в окошко, очень невесело, затем рассматривал огонек папиросы, – заговорил:

– Вы ведь Невельского давно знаете? – надо было начинать с этого, надо было разоблачать врага. Раз вы пошли против него, надо было драться всеми способами до конца, а не уходить со скандалом… да и не это главное…

– А что главное? – строго спросил Гроза, сел на постели, крякнул, заворчал: – Невельского я знаю четверть века, принципиально считаю его предателем, не подаю ему руки и разговаривать с ним не желаю, тем паче дискутировать, – но лично я не предатель и не доносчик, и доносить на Невельского я не намерен. – Глаза старика стали печальными. – Вы голосовали, – за? – Но скажите мне сейчас, здесь, наедине, начистоту, – разве я сказал неправду? – разве мы справимся с эпизоотиями в пять лет?!

– Конечно, правду!., если не все, то большинство это понимает…

– Так в чем же дело?! в чем дело! – радостно крикнул Гроза. – Ведь я говорил ради нашего дела! я ветеринарному делу помогал и помогал стране!., и вы – голосовали!..

Николай Сергеевич оторвал глаза от папиросы и глянул в несчастные и в радостные одновременно глаза старика, – заговорил невесело:

– Иван Авдеевич, не мне учить вас! – какое дело? – если бы люди даже сознательно говорили нечестные вещи, – ну, разве можно к ним обращаться за поддержкой в честности? – судите сами, разве можно так говорить, как вы?.. Да и не в этом главное. О Невельском я ничего не хочу говорить, думаю, что соловьем поет и сметаной подмазывает он из подхалимства и от любви играть главную скрипку. А вот о нас, о таких, как я, мне хочется вам сказать… Учились мы мало, мы беспартийные. Как-то хочется верить всеобщему подъему, силам революции, – с другой стороны, ведь никто не знает, что будет через пять лет, – быть может, на самом деле пятилетка сделает чудеса, быть может, нас никого не будет в живых, – кто знает? Вера в успех – это одно. Малое знание, – это другое. Ну, а вдруг большевики возьмут да и построят вокруг всех наших границ каменные стены и на самом деле пережгут и перехоронят в цементе всех сапных лошадей, – кто тогда будет прав, вы или Невельский?.. И еще. Посмотрите на большевиков, – как им хочется, чтобы все хорошо было. Возьмите наш съезд, – о Трубачеве не говорю, он если не прямо, то косвенно приказал, – валяй, ребята! – посмотрите на председателя, отличный человек, матрос, старый большевик, – обратили внимание, как у него рассечено лицо? – он говорил на ужине, полосанул белый казак, – ведь ему хочется, всей его политической и человеческой субстанции хочется, чтобы все было отлично, – ведь он, поди, счастлив, поди, считает большим делом и завоеванием наше постановление, что через пять лет у нас не будет эпизоотий, – он жизнь отдал революции, – ну, как против него руку поднять?! – и обидеть не хочется, и опять же страшно – власть!., а власть хочет, чтобы эпизоотии исчезли. Некоторые боятся коммунистов, и поделом, потому что социально чуждые, и правды не говорят и назло и со страху, – страх свою роль играет!.. А есть и такие, которые ничего не понимают, кроме того, что власти надо говорить приятное, чтобы не портить отношений и тем спасать шкуру… шкура человеческая – страшная вещь!

Николай Сергеевич помолчал, он неловко кинул в угол к другим окуркам недокуренную и потухшую папиросу, – опять заговорил невесело и горько:

– Не надо было выступать, Иван Авдеевич!.. Шкура человеческая – страшная вещь!.. Ну, скажите мне, – говорил с вами товарищ Трубачев, Павел Егорович, хоть раз по душам? – а ведь работать хочется не только за шкуру, а и за честь, и за долг!.. Вы ведь тоже с Трубачевым по душе говорить не будете, – и не надо, не надо было выступать!.. Конечно, все выступавшие против вас, да и те, которые вообще выступили за резолюцию, знали по-разному и понемножку, что они лгут и приукрашивают, – а вы это сказали вслух, вы правду вслух сказали. Именно поэтому мы и стали на сторону Невельского, – это я о себе говорю, – потому что вслух вы сказали правду. Можно даже сказать, что товарищи оклеветали вас, сделав из вас и оппортуниста, и контрреволюционера, и чуждый элемент. Но в том-то и дело, что, если человек сделает гадость другому человеку, один день он будет мучиться, а затем – даже не своим сознанием, а всем своим организмом будет находить оправдание своей гадости, обязательно его найдет и обязательно обвинит в гадости того самого, кому она была сделана. Не надо было выступать, Иван Авдеевич!.. делу вы не помогли, не отстояли себя, и скажу правду, если бы вы не окликнули меня в окошко, если бы не дали так по-хорошему папироски, и я стал бы вашим врагом. Вашим выступлением вы себе только врагов нажили…

– И пожалуйста!! Не прошу, не нуждаюсь! – не заорал, а заревел Иван Авдеевич Гроза так, что задребезжали стекла в рамах. – В циниках и в предателях друзей не держу! – чести своей никому не продавал! – предателем не был! – не прошу! не прошус-с!