Том 6. Письма, 1860-1873 - [85]

que je n’ai plus vu depuis des siècles. Le jubilé en question en vaut bien d’autres, et je suis très curieux d’y assister. — Je me garderai bien de l’illustrer de ma poésie, comme on me l’avait demandé. — A propos de vers, voici un quatrain qui a été dernièrement envoyé à lady Buchanan^* à l’occasion de la réception, faite au Sultan à Londres:

Lorsqu’une noble Reine, en ces jours de démence,

Décora de sa main le bourreau des chrétiens, —

Pourra-t-on dire encore, ainsi qu’aux temps anciens:

«Honni soit qui mal y pense»?^*

Voici une lettre parfaitement vide, c’est faute d’une lettre à toi. A travers tout, je me sens constamment inquiet — et très découragé. — J’embrasse Marie et serre la main à Birileff. — Ah, que Dieu te garde.

T. T.

Перевод

Москва. Понедельник. 24 июля 1867

Мы все еще не дождались события, которое казалось мне неизбежным в день моего приезда — но которое, в любом случае, сильно задерживается^*. Я ежедневно хожу навещать Аксаковых — и с величайшим удовольствием проделываю при солнышке этот путь, в конце которого тебя ждет обширный сад, просторные светлые комнаты, свежие телеграфические депеши и непременность умного разговора… Это, конечно, то, чего меньше всего недостает в Москве, в среде, где я вращаюсь. Я повидался с Катковым и всем его окружением — давеча я провел два часа у Самарина, слушая в его чтении крайне интересный очерк, написанный как предисловие ко второму тому пражского издания сочинений Хомякова — и… один раз я обедал у Одоевских вместе с княгиней Долгорукой, бывшей Боде, которая, так же как и княгиня Одоевская, незадолго перед тем распрощалась с государем, чей нездоровый вид произвел и на ту и на другую тяжелое впечатление… Вчера, в воскресенье, мы, как было условлено, отправились после обедни пить чай к Ване… Я встретил там его верного друга генерала Кулебякина, который наотрез отказался слушать мои благодарности за проявляемую им к Ване доброту и заверил меня, что в их товариществе он сторона одариваемая, а не дарящая. — Этого мне вполне достаточно. Очевидно, что, даже со скидкой на учтивость, генерал принимает своего юного друга совершенно всерьез, а это, как ты понимаешь, немало способствует укреплению их дружбы. — Вечера у меня обычно сводятся к Английскому клубу, где мой брат уже с шести часов ожидает меня, слоняясь из угла в угол, как неприкаянный, и то и дело впадая в беспокойство, первый отчет о котором я получаю в передней от клубной прислуги. — Однако вчера я обманул его ожидания, так как, соблазнившись исключительной мягкостью и приятностью вечера, задержался в обществе Щебальского на променаде в Сокольниках, куда мы ходили слушать оркестр князя Голицына^*, личности очень уважаемой и очень популярной в Москве — красавца и добряка.

Пятого числа следующего месяца в Троице-Сергиевой лавре будут праздновать юбилей митрополита Московского, и я собираюсь отправиться туда накануне в компании Сушкова и моего старинного друга Бодянского, с которым я век не видался. Этот юбилей единственный в своем роде, и мне очень любопытно на нем побывать. — Только восславлять его в стихах, как меня просили, я ни в коем случае не стану. — Раз уж речь зашла о стихах, то вот четверостишие, которое недавно было послано леди Бьюкенен^* по случаю приема, оказанного в Лондоне султану:

Коль монархиня вдруг, в наше время шальное,

Палачу христиан славный орден вручит, —

Как же древний девиз тогда прозвучит:

«Позор узревшему в этом дурное»?^*

Вот совершенно пустое письмо, ошибкою адресованное тебе. Как бы там ни было, я чувствую постоянную тревогу — и страшное уныние. — Обнимаю Мари и жму руку Бирилеву. — Господь с тобой.

Ф. Т.

Тютчевой Эрн. Ф., 7 августа 1867 >*

134. Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ 7 августа 1867 г. Москва

Moscou. Lundi. 7 août

Non, mille fois non. Je ne peux pas, je ne veux pas me résigner à la paralysie de tes pieds et de tes mains. Je ne veux pas accepter, comme définitif, cet état d’impotence dont tu me parles dans ta lettre du 27 juillet, et qui devait disparaître tout naturellement par le progrès de la convalescence. — Je vois clairement à travers les demi-aveux que ce progrès est nul et que ton état, à tout prendre, a plutôt empiré qu’il ne s’est amélioré dans ces derniers temps. Je ne puis dire l’horrible inquiétude que tout cela me donne. Mais c’est une inquiétude morose, désespérée, et qui pèse sur moi comme un cauchemar. — Ce qui m’achève, c’est l’absurde incertitude où je vis ici relativement aux couches d’Anna. Tous les termes sont dépassés, et il n’y a plus un calcul raisonnable à faire, pour s’orienter. En attendant, Kitty et ma sœur s’en iront d’ici le 10 de ce mois, c’est-à-d jeudi prochain, et il faudra, Kitty partie, attendre l’arrivée de la vieille Mad Aksakoff^*, pour avoir une marraine pour cet enfant à naître. Tu vois d’ici cette interminable perspective de délais possibles et même probables. Je ne saurai te dire l’état d’exaspération où tout cela me met et que je suis obligé de dissimuler. Ces délais compromettent non seulement ma course à Ovstoug, mais ils vont me mettre dans l’obligation de m’adresser à je ne sais plus qui à Pétersb, pour demander un congé en forme, chose que j’avais espéré de pouvoir éviter. Tout cela ne serait qu’un demi-mal, si j’avais l’esprit tranquille sur ton compte, et si je ne sentais comme un abîme tout prêt à s’ouvrir entre toi et moi. Ah, je pensais que des angoisses de cette nature me seraient épargnées, et que rien ne viendrait ébranler la certitude où j’étais… de m’en aller d’ici d’auprès de toi… En te disant ceci, je te livre le spectre qui m’obsède sans relâche — et que je retrouve à poste fixe chaque fois que je suis livré à moi-même.