Том 6. Пьесы 1871-1874 - [2]
Буланов, Карп.
Карп(подходя). Ах, барин, барин!
Буланов. А что, Карп?
Карп. Молоды вы очень.
Буланов. Знаю, что молод.
Карп. А это нехорошо.
Буланов. Что ж мне делать-то?
Карп. Это не к пользе вашей… А вы старайтесь…
Буланов. Уж как ни старайся, а вдруг лет не прибавится: я только из гимназии.
Карп. Да что гимназия! Другие и в гимназии не были, да какие ловкие.
Буланов. Да на что ловкие-то?
Карп. Да на все, а уж особливо что мимо рук-то плывет.
Улита показывается из коридора.
Опять? Тьфу! Брысь ты, окаянная!
Улита(скрываясь). Обидчик!
Буланов(задумчиво). Да?.. Ну, что ж?
Карп. То-то: «да». Вы что барышню-то тревожите? Какой тут авантаж?
Буланов. Все-таки…
Карп. Осторожнее надо, сударь; недаром Улита тут ползает, перенесет сейчас. А понравится ли барыне? Еще неизвестно, куда вас Раиса Павловна определят. Они хоть и барыня, а ведь их дело женское: никак даже невозможно этого знать, что у них на уме. Вдруг одно, и сейчас другое; у них в мыслях не то что на неделе, на дню до семи перемен бывает. Вот вы говорите: жениться; а может, что другое заставят делать! Вы своей воли не имеете; привезли вас на пропитание, так как маменька у вас в бедности… А вы хотите… Уж вы и смотрите все в глаза.
Буланов. В глаза?
Карп. Беспременно. Так все ходите и смотрите, потому от них зависимы… А там по времени, из разговора или из чего и можете понять… Барыня идут. (Уходит.)
Буланов поправляет волосы и покручивает усики. Входят Гурмыжская, Милонов и Бодаев.
Гурмыжская, Милонов, Бодаев, Буланов.
Гурмыжская. Я вам говорила, господа, и опять повторяю: меня никто не понимает, решительно никто. Понимает меня только наш губернатор да отец Григорий…
Милонов. И я, Раиса Павловна.
Гурмыжская. Может быть.
Милонов. Раиса Павловна, поверьте мне, все высокое и все прекрасное…
Гурмыжская. Верю, охотно верю. Садитесь, господа!
Бодаев(откашливаясь). Надоели.
Гурмыжская. Что вы?
Бодаев(грубо). Ничего. (Садится поодаль.)
Гурмыжская(заметив Буланова). Алексис, Алексис! Вы мечтаете? Господа, представляю вам молодого дворянина, Алексея Сергеича Буланова.
Буланов раскланивается.
Судьба его очень интересна, я вам сейчас расскажу. Алексис, погуляйте в саду, мой друг.
Буланов уходит, Гурмыжская и Милонов садятся у стола.
Милонов. Ваш родственник, вероятно?
Гурмыжская. Нет, не родственник. Но разве одни родственники имеют право на наше сострадание? Все люди нам ближние. Господа, разве я для себя живу? Все, что я имею, все мои деньги принадлежат бедным;
Бодаев прислушивается.
я только конторщица у своих денег, а хозяин им всякий бедный, всякий несчастный.
Бодаев. Я не заплачу ни одной копейки, пока жив; пускай описывают имение.
Гурмыжская. Кому не заплатите?
Бодаев. На земство, я говорю.
Милонов. Ах, Уар Кирилыч, не о земстве речь.
Бодаев. Никакой пользы, один грабеж.
Гурмыжская(громко). Подвиньтесь поближе, вы нас не слышите.
Бодаев. Да, не слышу. (Садится к столу.)
Гурмыжская. Этот молодой человек, господа, сын одной моей приятельницы. Я встретилась с ней в прошлом году в Петербурге. Прежде, давно уж, мы жили с ней совершенно как сестры; но потом разошлись: я овдовела, а она вышла замуж. Я ей не советовала; испытавши сама, я получила отвращение к супружеству.
Бодаев. К супружеству, но не к мужчинам?
Гурмыжская. Уар Кирилыч!
Бодаев. Да я почем же знаю; я только спрашиваю. Ведь разные бывают характеры.
Гурмыжская(шутя). И к мужчинам, особенно таким, как вы.
Бодаев(привстает, опираясь на костыль, и кланяется). Премного вам за это благодарен.
Милонов. Раиса Павловна строгостью своей жизни украшает всю нашу губернию; наша нравственная атмосфера, если можно так сказать, благоухает ее добродетелями.
Бодаев. Лет шесть тому назад, когда слух прошел, что вы приедете жить в усадьбу, все мы здесь перепугались вашей добродетели: жены стали мириться с мужьями, дети с родителями; во многих домах даже стали тише разговаривать.
Гурмыжская. Шутите, шутите. А вы думаете, мне без борьбы досталось это уважение? Но мы удаляемся от нашего разговора. Когда мы встретились в Петербурге, моя подруга уж давно овдовела и, разумеется, глубоко раскаивалась, что не послушалась моих советов. Она со слезами представила мне своего единственного сына. Мальчик, как вы видите, на возрасте.
Бодаев. В солдаты годится.
Гурмыжская. Вы не судите по наружности. Он, бедный, слаб здоровьем, и, представьте себе, какое несчастие! Он поэтому отстал от своих товарищей, так что все еще был в гимназии и, кажется, даже еще в средних классах. У него уж и усики, и мысли совсем другие, и дамы стали им интересоваться; а он должен с мальчиками, шалунами, ходить в школу. Это унижало его, он скучал, удалялся от людей, бродил один по глухим улицам.
Бодаев. Не по Невскому ли?
Гурмыжская. Он страдал, страдала и мать; но средств помочь горю у ней не было. Имение совершенно разорено, сын должен учиться, чтоб кормить мать; а учиться прошло и время и охота. Ну, теперь, господа, судите меня как хотите. Я решилась сделать три добрых дела разом.
Бодаев. Три? Любопытно.
Гурмыжская. Успокоить мать, дать средства сыну и пристроить свою племянницу.
