Том 6. Дураки на периферии - [12]

Ащеулов (отпирая дверь). Ну кто там еще? — В комиссии ребенок спит, а вы гремите,

Входят Башмаков и Рудин в чрезвычайной поспешности.

Евтюшкин (Ивану Павловичу). Ты зачем сюда пришел без повестки?

Иван Павлович. Сейчас объясню.

Глеб Иванович. Марья Ивановна, сподвижница, здравствуйте!

Марья Ивановна. Здравствуй, здравствуй, сподвижник.

Иван Павлович. Мы пришли по внеочередному делу.

Марья Ивановна. А ты не боишься, что я тебя здесь израсходую?

Иван Павлович(ехидно). Нет, М.И., не боюсь, потому что я теперь всю вашу подноготную тайну постиг! (к комиссии.) Граждане члены комиссии и председатель! Я должен сделать вам внеочередное заявление. На основе чистосердечного признания гражданина Рудина, Глеба Иваныча… Глеб Иваныч, подтвердите… и в силу политических моих убеждений, благодаря состоянию моей законности, — иначе меня сократят… Глеб Иваныч, повторите ясно при всех ваше чистосердечное раскаяние и за меня не стыдитесь.

Глеб Иванович. Я…

Иван Павлович. Пришел ко мне сейчас гражданин Рудин и внезапно рассказал, одновременно покаявшись… Говорите, Глеб Иваныч, ради закона я терпелив.

Евтюшкин. Тогда мы откроем экстренное заседание комиссии для заслушания устного заявления гражданина Рудина, чтобы оно из устного стало документальным. Ащеулов, фиксируй показания. Говорите, гражданин Рудин.

Глеб Иванович. В газетах все пишут — чудеса науки и техники в массы, безбожие в массы, иностранные языки в массы, — а масс на самом деле и нет, а есть отдельные личности вроде меня, и между личностями идут конфликты, — какие же это массы, раз слитности нет? Надо поступать лично, а не в массовом масштабе, когда ничего не видно и все одинаково.

Евтюшкин. Ащеулов, фиксируй. Представитель милиции говорит, — масс нету, — и что будто есть одни конфликты.

Ащеулов. Беру на заметку,

Глеб Иванович. Я Марии Ивановне сколько раз говорил, а она меня вон гонит и не слушает моих начинаний, говорит, что я не выдающийся и тихий человек, — а кто выдается — того у нас в исправдом сажают.

Ащеулов. А ты не выдавайся зря, иди с массой в ногу. А когда нужно, тебя массы сами выдвинут, как меня.

Глеб Иванович. Я и не выдаюсь никуда… И вот я, несмотря на мои нравственные убеждения держать интимности в секрете, для спасения индивидуального дела, пришел и сказал Ивану Палычу, страдая посреди себя: Иван Палыч, я находился с вашей женой, у нас была любовь, секретная от вас…

Ащеулов. А у кого она не была?

Лутьин. А ты пиши, секретарь, и помалкивай.

Евтюшкин. Продолжай дальше, Рудин. Служащий для женщин не любитель.

Глеб Иванович. И я говорю Ивану Павловичу. Простите мою слабосердечность и не поминайте лихом мою любовь с вашей супругой, А теперь я обращаюсь к вам, Иван Палыч, не для того, чтобы оскорбить ваши мужские качества, а чтобы доказать вам, что ныне коллективно и благополучно воспитываемый в комиссии ребенок, бывший ваш, — есть мой сын, а я лично против коллективного воспитания и хочу воспитывать моего сына по своему усмотрению и душевности совместно с любимой женщиной, на основании естественных и земных принципов… Иван Павлович сначала расплакался от обиды, а потом испугался, что я с нею жил и ни с кем не ссорился под его крышей, и сейчас же повел меня сюда.

Евтюшкин. Ну и жил. Комиссии это не подведомственно. Мало ли кто жил.

Марья Ивановна, А ты не каркай.

Евтюшкин. Я иносказательно… Если бы он в открытом месте жил, а то в тишине частного дома, и никто не видел.

Ащеулов. Комиссию факт жизни не интересует, она заведует матерями, отнюдь не родителями.

Марья Ивановна. Да я с ним всего две недели и была в отношениях. Скорбящий он человек, и никакого в нем бунту, помирать с ним подручно либо в козла играть.

Глеб Иванович. Я, конечно, со всеми вами согласен, что вы правильно рассуждаете, но, между прочим, ребенок-то мой, и я ему полнокровный отец,

Ащеулов. И все ты врешь!

Глеб Иванович. Положа руку на сердце — не вру, потому как Иван Палыч, по моим сведениям, от неустанно честной службы потерял способность множиться…

Иван Павлович. Это, положим, фактически еще неизвестно. У нас один ученый в городе в девятьсот третьем году ездил к мордве и измерял объемную величину расового корня, а потом письменно сверялся с чувашами и башкирами. Самый большой расовый корень — на основании науки — у русских. А я — русский, несмотря на мой возраст… Но это лишь предпосылка и к делу прямого отношения не имеет, раз Глеб Иваныч признался в своем отцовстве, чему я с прискорбием рад. И вот, как он признался, ко мне сразу пришли следующие закономерные соображения, нарушить которые я не могу в силу моих политических убеждений, поскольку я состою на службе по учетной линии и меня могут сократить за нарушение убеждений. Я все понял и сразу пришел к вам, так как на основании законов мужем считается не тот, что состоит в зарегистрированном супружестве, а тот, кто фактический отец, — и он, то есть фактический отец, должен заботиться о судьбе сына. А раз отец — Глеб Иваныч, — то он и должен подавать на вас в суд на алименты, а не я, — либо не подавать по его личному или нравственному усмотрению.

Ащеулов. Ты — что же — будешь подавать? — И охота тебе была, Глеб Иваныч, усложнять историю потомством?