— Вы бы все-таки оделись, — посоветовал я. — Вдруг там госпожа Мозес...
— Да, — сказал он. — Натурально. Совсем забыл.
Он остановился и принялся торопливо напяливать рубашку и куртку, а я прошел в буфетную, где получил от Кайсы тарелку с холодным ростбифом, хлеб и кофе. Хинкус, уже одетый и уже не такой зеленый, присоединился ко мне и потребовал чего-нибудь покрепче.
— Симонэ тоже там? — спросил я. Мне пришло в голову скоротать время за бильярдом.
— Где? — отрывисто спросил Хинкус, осторожно поднося ко рту полную рюмку.
— На крыше.
Рука у Хинкуса дрогнула, бренди потекло по пальцам. Он торопливо выпил, потянул носом воздух и, вытирая рот ладонью, сказал:
— Нет. Никого там нет.
Я с удивлением посмотрел на него. Губы у него были поджаты, он наливал себе вторую рюмку.
— Странно, — сказал я. — Мне почему-то показалось, что Симонэ тоже там, на крыше.
— А вы перекреститесь, чтобы вам не казалось, — грубо ответил ходатай по делам и выпил. И тут же налил снова.
— Что это с вами? — спросил я.
Некоторое время он молча смотрел на полную рюмку.
— Так, — сказал он наконец, — неприятности. Могут быть у человека неприятности?
Было в нем что-то жалкое, и я смягчился.
— Да, конечно, — сказал я. — Извините, если я нечаянно...
Он опрокинул третью рюмку и вдруг сказал:
— Послушайте, а вы не хотите позагорать на крыше?
— Да нет, спасибо, — ответил я. — Боюсь сгореть. Кожа чувствительная.
— И никогда не загораете?
— Нет.
Он подумал, взял бутылку, навинтил колпачок.
— Воздух там хорош, — произнес он. — И вид прекрасный. Вся долина как на ладони. Горы...
— Пойдемте сыграем на бильярде, — предложил я. — Вы играете?
Он впервые посмотрел мне прямо в лицо маленькими больными глазками.
— Нет, — сказал он. — Я уж лучше воздухом подышу.
Затем он снова отвинтил колпачок и налил себе четвертую рюмку. Я доел ростбиф, выпил кофе и собрался уходить. Хинкус тупо разглядывал свое бренди.
— Смотрите не свалитесь с крыши, — сказал я ему.
Он криво ухмыльнулся и ничего не ответил. Я снова поднялся на второй этаж. Стука шаров не было слышно, и я толкнулся в номер Симонэ. Никто не отозвался. Из-за дверей соседнего номера слышались неразборчивые голоса, и я постучался туда. Симонэ там тоже не было. Дю Барнстокр и Олаф, сидя за столом, играли в карты. Посредине стола высилась кучка смятых банкнот. Увидев меня, дю Барнстокр сделал широкий жест и воскликнул:
— Заходите, заходите, инспектор! Дорогой Олаф, вы, конечно, приглашаете господина инспектора?
— Да, — сказал Олаф, не отрываясь от карт. — С радостью. — И объявил пики.
Я извинился и закрыл дверь. Куда же запропастился этот хохотун? И не видно его и, что самое удивительное, не слышно. А впрочем, что мне он? Погоняю шары в одиночку. В сущности, никакой разницы нет. Даже еще приятнее. Я направился к бильярдной и по дороге испытал небольшой шок. По чердачной лестнице, придерживая двумя пальцами подол длинного роскошного платья, спускалась госпожа Мозес. Увидев меня, она улыбнулась совершенно обворожительно.
— И вы тоже загорали? — ляпнул я, потерявшись.
— Загорала? Я? Что за странная мысль. — Она пересекла площадку и приблизилась ко мне. — Какие странные предположения вы высказываете, инспектор!
— Не называйте меня, пожалуйста, инспектором, — попросил я. — Мне до такой степени надоело это слышать на службе... а теперь еще от вас...
— Я о-бо-жаю полицию, — произнесла госпожа Мозес, закатывая прекрасные глаза. — Эти герои, эти смельчаки... Вы ведь смельчак, не правда ли?
Как-то само собой получилось, что я предложил ей руку и повел ее в бильярдную. Рука у нее была белая, твердая и удивительно холодная.
— Сударыня, — сказал я. — Да вы совсем замерзли...
— Нисколько, инспектор, — ответила она и тут же спохватилась. — Простите, но как же мне вас называть теперь?
— Может быть, Петер? — предложил я.
— Это было бы прелестно. У меня был друг Петер, барон фон Готтескнехт. Вы не знакомы?.. Однако тогда вам придется звать меня Ольгой. А если услышит Мозес?
— Переживет, — пробормотал я. Я искоса глядел на ее чудные плечи, на царственную шею, на гордый профиль, и меня бросало то в жар, то в холод. Ну, глупа, лихорадочно неслось у меня в голове, ну и что же? И пусть. Мало ли кто глуп!
Мы прошли через столовую и оказались в бильярдной. В бильярдной был Симонэ. Почему-то он лежал на полу в неглубокой, но широкой нише. Лицо у него было красное, волосы взлохмачены.
— Симон! — воскликнула госпожа Мозес и прижала ладони к щекам. — Что с вами?
В ответ Симонэ заклекотал и, упираясь руками и ногами в края ниши, полез к потолку.
— Боже мой, да вы убьетесь! — закричала госпожа Мозес.
— В самом деле, Симонэ, — сказал я с досадой. — Бросьте эти дурацкие штучки, вы сломаете себе шею.
Однако шалун и не думал убиваться и ломать себе шею. Он добрался до потолка, повисел там, все более наливаясь кровью, потом легко и мягко спрыгнул вниз и отдал нам честь. Госпожа Мозес зааплодировала.
— Вы просто чудо, Симон, — сказала она. — Как муха!
— Ну что, инспектор, — сказал Симонэ, чуть задыхаясь. — Сразимся во славу прекрасной дамы? — Он схватил кий и сделал фехтовальный выпад. — Я вас вызываю, инспектор Глебски, защищайтесь!
