Том 5. Золотое руно - [48]

У другого костра некий незримый злой дух возбудил несколько споров: о природе огня, о наиболее подходящем времени сеять сезам и о медведях — правда ли, что аркадские медведи свирепей тех, что обитают на горе Парнас в Аттике, а белые медведи Фракии еще свирепее. Услыхав гневные крики, которыми Фалер и Аргус отстаивали свирепость аттического медведя, споря с аркадцами — Эхмоном и Анкеем Большим — и резко выкрикиваемые доводы фракийцев Калаида и Зета, можно было их самих принять за медведей. Но Орфей заставил всех умолкнуть, сказав, что медведь от природы миролюбив, однако всех медведей можно разъярить: медведицу, если ее медвежата попадут в опасность, самца медведя — вызвав ревновать, ту и другого — разбудив их во время зимней спячки лязгом оружия и собачьим лаем.

— Из всего зверья медведи больше прочих похожи на людей. Они борются за то, что им принадлежит, любят воображать себя молодыми, играя со своими медвежатами, пуще всего берегут сон, если только не грызут медовые соты. Что же, друзья, сильная усталость вызывает ссоры. Засните и не думайте об опасности, а я постою на часах, поскольку я не так тяжело потрудился, как вы.

Пелий вскоре узнал, что «Арго» останавливался в Метоне, но эти вести его не встревожили. Он решил, что Аргус поднял на борт инструменты, которые оставил там, когда рубил лес. Затем явился посланец с горы Пелион, сообщивший о смерти Хирона, и Пелий внезапно забеспокоился за своего сына Акаста, устрашась, что кентавры отмстили ему за убийство, учиненное Геркулесом. Он выслал поисковые партии, одна из которых принесла вести от метонского свинопаса о том, что Пелей и Акаст взошли на борт «Арго» и отплыли со всеми. Когда Пелий понял, что его провели, его охватил гнев, он чуть не до смерти прибил посланцев и стал расхаживать взад-вперед по пиршественной зале, рыча, как дикий зверь. Схватил топор и выбежал из дворца. Он помчался по улице в лунном свете к дому Эсона, вслух повторяя на ходу: «Твой жестокий и нечестивый сын похитил у меня царевича Акаста, которого я любил больше всего на свете, обманув его обещаниями славы и сокровищ. Если что-то дурное случится с Акастом, брат Эсон, не надейся, что ты долго проживешь».

Была полночь, дом был заперт и закрыт на засовы, но Пелий проложил себе дорогу топором. Он нашел Эсона и Алкимеду во внутреннем дворике дома, где они при свете факелов без алтаря совершали жертвоприношение Богине-Деве Персефоне.

Пелий стоял, взирая на них в изумлении, ибо Эсон двигался проворно, словно юноша. Он как раз зарубил секирой и перерезал горло перепуганному черному быку, рога которого были связаны темно-синими лентами, а голова покрыта ветвями тиса. Кровь струилась на камень, над которым склонилась, делая плавные жесты и что-то бормоча, Алкимеда. Ни она, ни Эсон не услышали, как с шумом ворвался Пелий — они были слишком заняты трудным делом заклания быка, который, несмотря на кольцо в носу, противился их попыткам потащить его к лотку.

Теперь Эсон торжественным тоном взывал к Персефоне, чтобы даровала духу его отца, Кретея, миния, позволения подняться из Преисподней и испить обильной крови, а затем сказать истинное пророчество, какова будет участь Ясона и его товарищей, плывущих в Колхиду. Пока Пелий смотрел, у плоского конца лотка стало сгущаться неясное облако, подобное туману, который иногда встает перед глазами у больного, оно постепенно уплотнилось и, порозовев, приняло форму склоненной головы Кретея, лакающего кровь и дрожащего от удовольствия.

Пелий стащил сандалию и запустил ею в призрака, чтобы помешать ему пророчествовать. Тот умчался, бледнея на ходу, и чары развеялись. Пелий снял шлем и вручил его Эсону, говоря:

— Погрузи его в лоток с глубокого края, изменник, зачерпни теплой крови и выпей!

Эсон спросил:

— А если я откажусь, брат?

— Если откажешься, — отвечал Пелий, — я изрублю тебя и твою жену в куски вот этим топором и рассею ваши кости на Пелионе, чтобы духи ваши никогда не нашли покоя, ибо вашей гробницей станут животы леопардов, волков и крыс.

— Почему ты даешь мне такой безбожный приказ? — спросил Эсон, дрожа так сильно, что едва удержался на ногах.

— Потому что ты обманывал меня двадцать лет, — отвечал Пелий. — Во-первых, прикидываясь тяжелобольным, чтобы я тебя не боялся, во-вторых, скрывая от меня, что уцелело твое отродье — Диомед, или Ясон, наконец — сговорившись с ним погубить моего бедного дурачка Акаста. Пей, пей, тебе говорят, или я расколю тебя на щепки, словно сухое сосновое бревно.

Эсон сказал:

— Я выпью крови. Но сперва разреши мне снова повторить заклинанья, которые вызвали моего благородного отца Кретея из царства мертвых, чтобы он смог благополучно вернуться к себе домой — в Преисподнюю.

Пелий согласился. Эсон тщательно повторил заклинания, хотя и нетвердым голосом, а затем, наклонившись, погрузил шлем в теплую бычью кровь. Выпил, давясь, и умер. Затем Алкимеда сама перерезала себе горло жертвенным ножом — и вот три тени: отец, сын и невестка — отправились в Поземный Мир, держась за руки. Но сперва Алкимеда обрызгала одеяние Пелия, когда хлынула ее кровь, а в глазах ее было проклятие, которое не могло вырваться из ее хрипящей глотки.