Том 5. Рукопись, найденная в ванне. Высокий замок. Маска - [60]

— Я знаю одно: ты сказал лишь то, что тебе было велено...

— Если я начну возражать, ты не поверишь, и правильно сделаешь: я ведь и сам не знаю, правду я говорю или нет...

— Ты? Как ты можешь не знать?

— После всего, что ты от меня услышал, ты мог быть подогадливей. Я — если ты это имеешь в виду — не получил такого приказа, но, может быть, его получил мой начальник и выбрал меня — по приказу, а не вопреки ему. Слушай: я не знаю, что такое Здание. Может быть, Барран не лгал. Может быть, обе переплетенные намертво разведки действительно поглотили друг друга. Может быть, это безумие не людей, но организации; которая, чрезмерно разросшись, где-то далеко-далеко наткнулась на собственные ответвления, вгрызлась в них, вернулась к собственной сердцевине и теперь точит сама себя и разъедает все глубже. Может быть, то, другое Здание не существует вообще... разве только как оправдание самоедства...

— Кто ты?

— Священник, ты же знаешь.

— Священник? И ты это мне говоришь? Ты выдал меня Эрмсу! Зачем ты носишь сутану? Чтобы скрыть мундир!!

— А зачем ты носишь тело? Чтобы скрыть скелет? Ну почему ты не хочешь понять? Ведь я ничего не утаиваю. Да, я выдал тебя... Я выдал тебя, но тут все только видимость — даже измена, даже преступление; всеведение — тоже, оно не только невозможно, но и не нужно, раз достаточно его имитации, фантома, сотканного из доносов, намеков, бормотанья во сне, клочков, выловленных из клоаки, перископов... Не всеведение важно, но вера в него...

«Наверно, они не хотели, чтобы он сказал и это тоже...» — успел я подумать, а он, бледнея, продолжал шипящим, словно от ненависти, шепотом:

— Ты все еще веришь в мудрость Здания!!! Ну как мне тебя убедить? Ты видел главнокомандующих? Это тупые, бородавчатые, глухие стариканы-склеротики на вершине пирамиды, и всё... Взгляни!

Он достал из кармана камешек, отшлифованный от долгого ношения в брюках и поворачивания в пальцах, блестящий, с одного конца крапчатый, как яичко.

— Видишь? Дурацкий камушек! Взгляни на эти глупые крапинки... На эту дырочку... Но возьми миллион, триллион таких камушков, и пространство окружит их, налетит ветер, упадут на них лучи звезд, и из кучи выползет — совершенство... Кто дал приказ звездам? Кто?! Точно так и Здание...

— Ты хочешь сказать, что Здание — это Природа?

— Нет! Между ними нет ничего общего, за одним исключением: то и другое совершенно. О, ты думал, что заточен в лабиринте зла, что все тут имеет значение, что кража планов — ритуал, поэтому Здание уничтожает их, упраздняет и снова творит, все больше и больше, чтобы больше уничтожать, — и это казалось тебе мудростью зла... Вот ты и вытворял умственные кульбиты, и плясал, полагая, что пляшешь под Высшую Дудку; ты себя самого рад был согнуть в отмычку, в крюк своей же погибели, в знак, который поможет тебе решить уравнение кошмара, но это не так! Слышишь? Нет ни плана, ни уравнения, ни ключа, ничего — есть только Здание. Есть — только — Здание...

— Здание? — повторил я, чувствуя, что волосы у меня встают дыбом.

— Здание, — как эхо, подкрепил он мой страх. Он тоже дрожал в<^ем телом. — Это не мудрость, а всего лишь слепое, вездесущее совершенство, самочинно возникшее; оно не в людях, хотя состоит из людей, — оно вышло из междулюдья. Слышишь? Людское зло мелковато, ущербно, а тут возникла громада... Горы пота! Моря урины! Гром агонии, миллионо-грудый хрип! Дерьмо столетий — опора! Тут ты можешь утонуть в людях, можешь удавиться ими, исчезнуть в людской пустыне, так-то, брат! Взгляни-ка: люди, не переставая помешивать чай, ненароком разорвут тебя на куски и, болтая о пустяках, ковыряя в зубах, будут мало-помалу мурыжить твой труп и чай на нем заваривать... и станешь ты безволосой, затрепанной куклой, тряпкой, желтой погремушкой, мусорным совком в грязных слезах, брошенным в угол... Так действует самородное совершенство — не мудрость! Мудрость — это ты, ты сам, или — вдвоем! Ты и этот другой, а меж вами — мост праведных молний из глаз в глаза...

То, что он говорил, бледный как смерть, обливаясь потом, казалось мне все более знакомым. Я уже слышал что-то похожее. Вдруг я вспомнил: то же самое он проповедовал с амвона; и там было о людях, которые чем-то там давятся, и о зле как о дьяволе... а брат Персвазий сказал, что проповедь была провокацией, что отец Орфини провоцировал...

— Как я могу верить? — сказал я с мукой в голосе.

Он задрожал.

— Слушай!! — кричал он шепотом. — Ты разве не видишь: то, что на одном уровне будет беседой или шуткой, на другом оказывается дисциплинарным проступком, на третьем — сведением счетов между Отделами, а если ты потянешь эту ниточку дальше, она растворится у тебя в руках, след впитается в стены, ведь всякий след тут ведет во все стороны сразу!!

— А ты это понимаешь?

— Понимаю, что же тут непонятного. Измена необходима, но Здание существует для того, чтобы сделать ее невозможной, значит, надо сделать невозможной необходимость. Как? Уничтожая истину. Измена становится тщетной, если истина всякий раз оборачивается одной из масок лжи. Поэтому тут нет места ничему, что было бы твоим собственным, — ни последовательному отчаянию, ни добротному, толковому преступлению, которое сделало бы тебя по-настоящему виноватым, заклеймило раз навсегда. Слушай! Давай сговоримся! Устроим заговор, тайный союз! И тем самым освободимся!!