Том 5. Ранний восход. Маяковский – сам - [57]

А тут еще и Женьча настраивал:

– Тебе делом надо сейчас заниматься, а не с девчонками прохлаждаться. Ты уж и товарищей старых забывать начал. Попал ты, брат, в оборот. Ты от души рисовал, а она выставила, хвастается. Вот, мол, поглядите, он мне портретик подарил.

Вечером, когда собрались, как всегда, на пустыре возле Суздальцевых, неподалеку от бывшего сада глухонемых, когда пришли как ни в чем не бывало «зеленые» девочки, Коля жестко спросил при всех:

– Кира, покажи, пожалуйста, портрет, который я с тебя нарисовал.

Кира изумленно вскинула на него глаза. Она почувствовала что-то недоброе, но еще ничего не понимала.

– Коля… ведь ты же говорил сам, чтоб не… Зачем же ты!..

Такое огорчение и испуг были в ее широко раскрытых, недоумевающих глазах, что у Коли все перевернулось внутри. Но он решил быть твердым до конца:

– Мало ли что я говорил… Мало ли что мне было обещано… Ведь и так уж все видели.

– Что ты, Коля! Кто видел?

– Ну, уж давай только будем правду говорить, – предупредил Коля. – Кто видел, тот видел. Поздно уж удивляться.

– Хорошо, – сказала Кира, выпрямившись, и быстро пошла в дом.

Пока ее не было, все молчали. Надя тревожно поглядывала на мальчиков. Кира вернулась вскоре, неся злополучный портретик.

– Этот? – спросил у своих товарищей Коля и потянул портрет из рук Киры. Но она не отдавала. – Этот, спрашиваю? – повторил он.

– Что подписью и приложением печати подтверждается! – взвизгнул Викторин.

– Самый тот и есть, – подтвердил Женьча.

Молчавшая все время Надя вдруг решительно шагнула вперед и стала между Колей и сестрой.

– А Кира тут ни при чем! – сказала она вызывающе. – Чего вы к ней пристали? Это я его на стол поставила, когда Кира уезжала. Это вовсе мой портрет.

– Твой? – протянул Викторин. – Хо! А мы-то вообразили…

– Вот это да! – восхитился Женьча и, стащив с головы фуражку, ударил донышком ее о колено. – Вот так обвела нас Надя вокруг пальца! Десять верст – и всё пёхом!

Надя, раздувая ноздри, посматривала на мальчиков.

– И верно, – продолжал Женьча, зайдя со стороны и сличая рисунок с Надей, – они же, если с этого боку глядеть, совсем на одно лицо – что Надя, что Кира.

Потрясенная Кира во все глаза смотрела на сестру. Она только сейчас поняла, что в ее отсутствие Надя выставила на столе перед ребятами Колин рисунок. Кира оставила его сестре на хранение, твердо наказав никому не показывать. Конечно, она сама была тоже виновата, нарушив слово, данное Коле, и доверив портрет сестре, которой, не удержавшись, дала посмотреть в тот же день, когда он был подарен. Кира опустила голову. Коля взял у нее из рук портрет. Она уже не сопротивлялась. Только в последнее мгновение сделала какое-то движение, словно пыталась удержать выскользнувший из пальцев лист бумаги с рисунком.

Вынув из кармана резинку, Коля стер на портрете пятнышко, изображавшее родинку.

– Ты что там сделал? – спросила Надя с опаской.

– Ничего… Тут грязь была, я стер. На! Это твой портрет. Возвращаю по принадлежности…

Кира вдруг резко отвернулась, плечики ее дернулись. Она схватилась обеими руками за лицо и побежала к дому.

– Не надо мне такого портрета! – закричала внезапно Надя, тоже готовая разреветься. – Он и не мой вовсе и не похож нисколько! Нисколько, ни капельки!

– Не похоже? Ну, значит, не удался, и нечего было и показывать тогда, – сказал Коля, выхватил портрет из рук Нади, с ожесточением разорвал его на мелкие клочки и, швырнув их на землю, пошел прочь с пустыря.

«…И за борт ее бросает в набежавшую волну…»

– Ох, силен ты вчера был! – сказал на другой день с некоторым смущением Женьча Коле. – Я даже и не ожидал от тебя…

Коля только головой мотнул – знай, мол, наших. Но хорохорился он напрасно: на душе у него было тоскливо и муторно.

«Ну что ж, – говорил он Кате, – тебе этого еще не понять. А я, помню, читал в какой-то книжке, что только тот становится настоящим мужчиной, кто пережил войну, голод и любовь…»

А на самом деле ему казалось, будто он из себя выдрал что-то, как страницу выдирают из книжки. И вот оборвалась очень важная строка на полуслове, и следующая страница начинается бессмысленно – не разберешь, что к чему.

Однако на этой странице крупными буквами, все время стоявшими перед глазами Коли, значилось: экзамены. Что бы там ни было, а их надо выдержать с честью.

За день до экзамена, как всегда перед всяким серьезным делом, Коля отправился к профессору Гайбурову, только что вернувшемуся из очередной экспедиции. Загорелый, с совершенно бурыми, обветренными скулами, бодрый и мажорно настроенный, профессор встретил его очень радушно, пробасив:

– Добро пожаловать, Николай-свет, самоцвет! Сколько зим, сколько лет! Вот, глядишь, и я поэт. Смотри, как вытянулся-то! И, говорят, в хорошую сторону потянулся. Сдавать послезавтра будешь? Что, дрейфишь? Ничего, дерзай. Где наша ни пропадала, а свое добывала!.. Ну, рассказывай, что и как. Будем размышлять с тобой.

Коле время от времени очень были нужны эти разговоры с профессором. Конечно, можно было поговорить обо всем и с папой, но тогда все получалось как-то по-домашнему, понятия только с места на место передвигались в пределах того же, давно уже обжитого удела. С профессором всегда получалось так, что разговор заходил сам в области, всех касающиеся и к тому же полные разных неожиданностей. Разговоры с папой, которые так любил Коля, были привычной семейной прогулкой, а с Гайбуровым они превращались в некий поход за неведомой правдой.