Том 5. Одинокому везде пустыня - [63]

Вы, конечно, не ведаете, но уверяю тебя, мамочка, у нас здесь, я имею в виду эмиграцию, пишутся пронзительные, чистые стихи. Только Георгий Иванов и Владислав Ходасевич чего стоят! Наверное, и у вас там есть поэты, писатели, но к нам фактически ничего не просачивается, во всяком случае, ничего достойного, кроме ваших агиток, довольно мрачных.

Наверное, все здешние: и русские, и тунизийцы, – думают обо мне: “Какая деляга”. А я читаю стихи с утра до вечера, твержу их на память, чтобы заполнить душу хорошим. Сейчас мы собираемся возводить в Бизерте храм в память обо всех прибывших, скорее всего он будет носить имя Александра Невского. Здесь много хороших людей, но я общаюсь с немногими, занята, а главное – нет охоты. Но я тайно стараюсь помогать многим, для этого и работаю. А мне самой даже и не знаю, что нужно? Хотя, вру, конечно, знаю… и ты, мамочка, знаешь. Нужно то, что и всякой нормальной женщине: дети, семья. Но с этим у меня пусто. Есть один француз – и умный, и добрый, и знаменитый в своей области (он археолог), делал мне предложение, я отказала, хотя он мне и симпатичен, и близок во многом, но этого мало, наверное, мамочка, я максималистка в этой части, как наш папа́. Ты помнишь, как он тебя добивался? Ты помнишь, как он из-за тебя стрелялся на дуэли? Мне рассказывали, я все знаю! Да и когда я спросила у тебя в лоб, помнишь? Ты ведь не опровергла, не стала меня обманывать. Я страшно гордилась папа́ в детстве, я горжусь им и до сих пор и буду гордиться до конца своих дней! Да, отказала я этому французу, и не подумай: не потому, что француз, – ни-ни-ни! Французы такие же люди, не лучше и не хуже нас, только совсем другие. И арабы другие, но уже по-своему. Они – другие! А я хочу своего. И где его взять? Была у меня малолетняя, несчастная любовь, стыдно тебе сказать, к дяде Паше! Ты ведь знаешь его наизусть! К счастью, без взаимности, а то… Тебе ведь, дорогая мамочка, и про его жену, тетю Дашу, ничего объяснять не надо… Ты все понимаешь, любимая мамочка. Они теперь где-то в Америке. А я здесь торчу одна, как гвоздь в стуле. Почему я вернулась в Тунис? Здесь легче стать на ноги. Здесь я первая на деревне, а ты помнишь, как папа́ любил приводить слова Юлия Цезаря: “Лучше быть первым в деревне, чем вторым в городе”. Это когда папа́ упрекали, что он все в Николаеве и не делает карьеры в Санкт-Петербурге. Ты одна его не укоряла, я это очень хорошо помню. Боже, как я люблю тебя, мамочка, как я тоскую по тебе! И по крошке Сашеньке! Хотя она сейчас уже девица. И я ничего не могу для нее сделать! Как бы я мечтала дать ей хорошее образование, это в моих возможностях. Я чужим помогаю, а своим не в силах, какая несправедливость! Какая нелепость!

Все считают меня удачливой и счастливой. Я всем улыбаюсь и, как писал Гоголь, – “никто никогда не видал на мне унылого вида”. Но что они знают обо мне? Я хочу домой! Хочу в наш сад! В детскую! В суфлерскую будку офицерского собрания, оклеенную изнутри папье-маше и пахнущую мышами!

Я по примеру Робинзона Крузо завела себе двух маленьких Пятниц – сыновей младшей жены хозяина дома и моего партнера. Чудесные арабчата! Я их учу русскому языку, и они у меня говорят без акцента и начинают учить буквы, складывать слова, скоро сами начнут читать Пушкина. Мальчики – прелесть, моя отрада, почти сыновья… Если бы у меня были дети… не скрою от тебя, мамочка, я все еще надеюсь, хотя когда бедствовала в Праге, то очень тяжело простудилась. Оттого что долго лежала без сознания на холодной, мокрой земле… но я не люблю вспоминать эту историю, прости… ты все понимаешь… как-нибудь, может быть, я напишу тебе об этом отдельно, а сейчас не хочется. Все любят Прагу, ее принято любить, а у меня одна мутная тяжесть поднимается со дна души, когда я о ней вспомню. Так что были и у Маши времена лихие, слава богу, прошли!

Мне кажется, что вы с Сашенькой где-то в большом городе, но не в Петербурге, может быть, в Москве? Я ведь была в Москве проездом и совсем не знаю города, так что и вообразить не могу ваше местечко, где вы там спрятались?

Ты знаешь, мамочка, иногда я подхожу к морю, наша вилла вблизи берега, подхожу и думаю: “Господи, как мне его переплыть?!” Прямо бы бросилась в волны и плыла, плыла, плыла.

Сегодня мне снился чудный сон: как будто сидим у нас в Николаеве на веранде ты, папа́, Сашенька, я и пьем чай… – Да, вот такой сон: весна, рамы выставлены, белая скатерть на столе, солнечные зайчики вспыхивают в кронах деревьев, и мы все дома. А потом вдруг папа́ встал и улетел, как клок дыма. Помнишь у Чехова рассказ “Черный монах” – очень похоже. Впрочем, я посмотрела в начало письма и увидела, что все это тебе, дорогая мамочка, уже писала, но не буду вычеркивать, – пусть будет, как есть.

Опять я прыгаю с одного на другое, да еще повторяюсь, но это оттого, что голова болит и в ней бедлам и душа не на месте. Дай бог, все образуется! Вот пишу я вам с Сашенькой и чувствую, как с каждой минутой мне становится лучше и легче. Как будто расчищается передо мной заваленная камнями моя дорога, моя душа, мой жизненный путь.