Том 5. Одинокому везде пустыня - [58]

– Сестрички! Держите меня! Сестрички, тащите меня! Я боюсь! Я бою…

Фатима и Хадижа мгновенно сообразили, в чем дело, и так крепко подхватили Марию под руки, так плотно сжали между собой, что не повели, а фактически понесли ее тело, зажав между своими телами.

К месту суда, который был назначен в здании, соседствующем бок о бок с одной из окраинных мечетей тунизийской столицы, были стянуты два батальона зуавов в полной боевой экипировке. А все прилегающие окрестности оцеплены таким плотным кольцом солдат из других подразделений, что сразу становилась понятна не только серьезность, но и опасность будущего мероприятия.

Толпа узнала Марию, и, когда Хадижа и Фатима практически несли ее вверх по лестнице, по обеим сторонам которой были протянуты корабельные канаты и чуть ли не плечом к плечу стояли высокорослые зуавы, вслед им слышался леденящий кровь шепот: «Это она!», «Русская!», «Она!» Интонации говорили так много, что не нужно было добавлять проклятий – и так все было понятно… Возгласы из толпы, словно камни, летели в спину Марии, и она уже была на грани сознания, когда Хадижа и Фатима втолкнули ее наконец во дворик мечети. Ловкая и сообразительная Хадижа мигом нашла каменные приступки, чуть в стороне от входа в помещение суда – здесь они и усадили Марию, и привели в чувство, скрывая ее от любопытных глаз раскрытыми полами своих широких и длинных белых платьев.

Хадиже даже пришлось похлопать Марию по щекам:

– Ты что! Очнись! Не закатывай глаза! Ты что! Все в порядке! Мы в безопасности! Мари!

– Да, да, спасибо, девочки, – наконец ответила Мария слабым голосом, – спасибо, милые! Я в порядке!

Тот, кто побывал однажды во чреве многотысячной толпы, тот никогда ее не забудет, и страх перед толпой останется в нем на всю жизнь. Он как бы впрессуется в позвоночник, войдет в каждую косточку, каждую жилку.

Хадижа разыскала у себя в белой сумочке флакончик с нюхательной солью, сунула его под нос Марии. С перепугу – с закрытой пробкой. Все трое рассмеялись. Хадижа открыла притертую пробку. Мария понюхала раз, другой, третий, чихнула, и все вроде встало на свое место – мир окончательно обрел реальные очертания.

Скоро во двор мечети потянулись по длинной лестнице сквозь неугомонно колышащуюся толпу местные царьки и другая тунизииская знать первой руки. Многие из них церемонно раскланивались с Хадижой и Фатимой, а значит, и с Марией, но если первые две отвечали на их знаки внимания, то Мария, как и учил ее доктор Франсуа, делала вид, что ничего не видит и не слышит.

Хадижа договорилась с распорядителем процесса о том, чтобы в связи с болезнью потерпевшей им разрешили присутствовать рядом с Марией, опекать ее. Они провели Марию на скамейку у зарешеченного окошка без стекол, через которое прекрасно просматривался весь зал заседаний. Скамейка, на которой усадили Марию, была достаточно длинной, что позволило Хадиже и Фатиме устроиться по бокам от своей подопечной и согревать ее мелко-мелко вздрагивающее тело своими телами. Хадижа еще раз дала Марие понюхать соли из флакончика, кажется, это помогло – Мария чихнула три раза подряд, и туман в ее голове как бы рассеялся, и дрожь стала униматься потихоньку – Фатима и Хадижа стиснули ее так плотно и были такие горячие, что и она стала отогреваться волей-неволей.

Прибыл сам генерал-губернатор.

Прибыл муфтий[34].

Прибыл кади[35].

В зале заседаний уже хозяйничали пятеро адилей[36] с такими важными физиономиями, что сразу было понятно – и губернатор, и муфтий, и кади, и собравшиеся на галереях в соседнем зале царьки племен – все ничто, главное – они, адили – писари: как запишут, так и будет. Они ведут протокол допроса и со слов кади составляют обвинительный акт, так что с ними действительно шутки плохи.

Генерал-губернатора усадили в не предусмотренном церемонией кресле, очень похожем на трон, – старались… Посередине – кади, слева – муфтий, справа – губернатор – такая была дислокация власть предержащих. У входа в зал суда сидел привратник в белых одеждах. Он помещался на специальной круглой табуретке, и в руках у него была маленькая палочка – некий символ охраны судебной власти.

Наконец ввели туарегов. Все пятеро были в длинных груботканых серовато-белых рубашках, похожих на саваны, и босиком, руки связаны за спиной, головы покрыты подобием тюбетеек, которые напялили на них уже перед входом в зал суда. Двое адилей помоложе расстелили на полу перед туарегами длинную циновку, и те встали на нее на колени, а потом привычно сели себе на пятки. Эти черные пятки обреченных на казнь туарегов окончательно привели Марию в чувство, самообладание вернулось к ней настолько, что она даже попросила девочек не сжимать ее слишком сильно.

Губернатор сидел в похожем на трон кресле очень скромно и очень значительно, на лице его застыла маска благожелательности и вместе с тем некоей отчужденности – всем своим видом он показывал свое невмешательство в судебный процесс, свою незаинтересованность в каком бы то ни было давлении, свой полный и вполне осознанный нейтралитет.

Муфтий – болезненный старичок лет семидесяти, казалось, засыпал каждые пять минут слушания; на нем были красный кафтан, зеленая мантия и пурпурное покрывало на голове – все это вместе выглядело довольно странно, но внушительно.