Том 5. Литургия мне - [15]

Персефона. Милый гость с милой земли, открою тебе печаль моего сердца, – грустно мне, о золотых тоскую я стрелах и о милом, вожделенном мне. Не веселит меня власть над этим великим миром, ни многообразие утешений, которые непрерывно предстают очам моим в образе переходящих в неизменную вечность сладостных мгновений жизни, – ничто не радует меня.

Протесилай. Славная царица, супруга великого и могущественного владыки, в чьей власти все мы, свершившие подвиги и труды жизни, – тебе ли печалиться? Ты ли в чем чувствуешь ущерб или недостаток? Всегда получающая, все сохраняющая, ничего не отдающая, ты, и миродержавным Мойрам страшная, – ты ли тоскуешь?

Персефона. Взгляни перед собою – что видишь?

Протесилай. Обильную вижу взоры и обоняние услаждающую пищу и многие вина, источающие благоухания, манящие к себе жаждущие уста.

Персефона. Милый гость, познай истину, одну из многих, открываемых за завесами восторга силою обличающей противоречия мира Иронии, – познай эту истину: мертвое вино и мертвые яства на моем столе.

Протесилай. Царица, как понять мне тебя? Неужели ты хотела бы разрывать живую плоть и пить живую кровь из теплого тела? Дикие люди и великие боги одни ли и те же имеют вожделения?

Персефона. Улыбаешься, милый гость, и не понимаешь меня. А тебе ли меня не понимать? Или так быстро смерть отнимает память о сладких Персетрепетах жизни? Но и ты вкушал нектар заревых рос с амврозиею созревших плодов.

Темнеет постепенно, и к концу действия ад окутывается мраком. Голоса звучат глуше, и вся сцена кажется исчезающим во мраке сном.

Протесилай. Никогда не забуду. О милая Лаодамия!

Змея. Нет забвения? Нет забвения!

Эхо. Забвения.

Персефона. О живое вино человеческой жизни, проливаемое в изобилии!

Тени Умерших. Мы страдали.

Персефона. О живая снедь человеческой плоти!

Тени Умерших. Мы хотели.

Персефона. О тело земное, пронизанное солнцем!

Тени Умерших. Мы любили.

Персефона. Мойры, жестокие, какую ткань вы мне ткете!

Тени Умерших. Мы свершили весь наш путь. Не ждем ни радости, ни печали.

Персефона. О златокудрый, рождающий мудрых пчел! Как золотые стрелы, жужжат золотые пчелы. И сладостный в земных цветениях для пчел благоухает мед.

Протесилай. Вздыхая о златокудром метателе стрел и о золотых, его светлою мудростью упоенных пчелах, ты, великая царица, забыла тающий от огня дар мудрых пчел – воск. Как воск, тают личины. Персефона, видишь ли ты Лик?

Три черные завесы мрака закрывают ад, означая конец первого действия.

Действие второе

В Фессалийском городе Филаке, в царском чертоге, еще не совсем достроенном, царица Лаодамия тоскует в разлуке со своим мужем, царем Протесилаем, еще не зная об его смерти. Раннее утро. Царица только что пробудилась. Еще не одета. Рабыня Нисса убирает ее косы и говорит притворно-ласково утешные слова.

Нисса. Не плачь, госпожа, не плачь, милая. Смотри в окно – как свежи и зелены платаны! Какое ясное небо! Какие цветы красуются перед царским чертогом! Слушай, как звонко стрекочут цикады, таясь в траве, как медленно и ровно жужжат золотые пчелы, вечные работницы, собирая сладкий мед и мягкий воск.

Лаодамия(глядит отуманенным взором и говорит, причитает). Налетели на меня, окружили меня темные пчелы печали, изжалили они мое сердце, соты горького меда скопили в нем, злые, – и тает мое сердце, как тает воск.

Нисса. Милая царица, да посиди ты спокойно хоть немного. И мне-то с тобою горе, – не мешай ты мне заплести твои черные косы, убрать их осыпанными утреннею росою цветами, которые так сладко пахнут, а потом покрою твою голову золотым венцом на багряном пурпуре.

Лаодамия. Тоскую о моем милом, о доблестном Протесилае. Горькою мукою полно мое бедное сердце, – горький мед злых пчел! – и помыслы мои черны, – вещие птицы кружат, и кричат, и пророчат, черными махая крыльями. И как же не плакать мне, злосчастной, жене одинокой, оставленной!

Нисса. Утешься, милая госпожа, – разлука перед свиданием, слезы перед смехом, горе перед счастием, – так установила судьба, так всегда бывает в жизни свободных и повелевающих.

Лаодамия. Что же мне моя бедная свобода? Вот я и царица, – но что же мне? Какое мне в этом утешение? Мой милый далеко, а я одна. О, зачем я не последовала за ним!

Нисса. Уж так повелось, госпожа, – не идут жены воевать. Говорят, есть царство амазонок, да ведь то у варваров, – а у нас бы засмеяли воительниц.

Лаодамия. Жестокая участь жены! Сидеть дома, тосковать и печалиться, ветру поверять слова скорби.

Нисса. И подругам, госпожа.

Лаодамия. Ветер, ветер перелетный, милый гость, всюду желанный, донеси к возлюбленному моему Протесилаю мои горькие воздыхания и слова мои нежные!

Нисса(надевает на Лаодамию диадему и говорит). Так всегда было, так и будет – воины сражаются далеко, жены устраивают дом, а рабы и рабыни им служат. Зато вернется милый из похода – то-то у них будет радости!

Лаодамия. А если его ранят? Он – самый храбрый, в самую жестокую бросится он сечу.

Нисса(склонившись перед царицею, обувает ее и говорит). Царя защитят его воины, да и на царе крепкие доспехи – и шлем оперенный, далеко блещущий, и твердый щит, и латы, и поножи защищают все его тело.