Том 5 - [59]
— Он человек очень ученый.
— Какого духа он? — спросила бабушка.
Собеседник княгини поежился, поправил черную перевязь на своем больном лице и отвечал:
— Слишком возвышенного.
— Извините, — молвила бабушка, — я не понимаю, как человек может быть слишком возвышен?
— Когда он, имея высокий идеал, ничего не уступает условиям времени и необходимости.
— Червев таков?
— Да, он таков.
— Чего ж он хочет?
— Всеобщего блага народного.
— Он знает ваши заботы?
— Да.
— Вы с ним советовались?.. Извините меня, бога ради, что я вас так расспрашиваю.
— Ничего-с; да, я с ним советовался, мы с ним были об этом в переписке, но теперь я это оставил.
— Почему?
Журавский опять взялся за перевязь.
— Бога ради… я вас прошу, извините мне мои вопросы, мне это очень нужно!
— Он нехорошо на меня действует, он очень благоразумен, но все, что составляет цель моей жизни, он считает утопиею… Он охлаждает меня.
— Он не расположен к этому делу?
— Нет; но у него очень сильна критика…
— В чем же он критикует вашу записку?
— Он вместо ответа надписал просто, что в возможность освобождения по воле владельцев не верит.
— Во что же он верит?
— В то, что это сделаем не мы.
— А кто же?
— Или сами крестьяне, или самодержавная воля с трона.
И бабушка и ее собеседник умолкли.
— Что же? — тихо молвила после паузы княгиня, — знаете, может быть, он и прав.
— Быть может.
— Наше благородное сословие… ненадежно.
— Да, в нем мало благородства, — поспешно оторвал Журавский.
— И рассудительности, — подтвердила княгиня, — но скажите мне, пожалуйста, почему этот Червев, человек, как говорите, с таким умом…
— Большим, — перебил Журавский.
— И с образованием…
— Совершенным.
— Почему он живет в таком уничижении?
Журавский бросил на бабушку недовольный взгляд.
— Извините, — сказала бабушка.
— Ничего-с; мне только странно, о чем вы спросили: «Червев в уничижении»… Что же вас в этом удивляет? Он потому и в уничижении, что он всего менее его заслуживает.
— Это превредно, что у нас быть честным так опасно и невыгодно.
— Везде так, — буркнул, подвинув свою повязку, Журавский.
— Нет; у нас особенно не любят людей, которых уважать надо: они нам как бы укором служат, и мы, русские, на этот счет всех хуже; но все-таки… неужто же этот Червев так во всю жизнь нигде не мог места занять?
— Он был профессором.
— Я это слышала, но что же… с чем он там не управился?
— Читал историю, и не годился.
— Почему?
— Хотел ее читать как должно…
— Что выдумал!.. Его отставили?
— Сменили; он взял другой предмет, стал преподавать философию, его совсем отставили. Он ушел.
— Зачем же?
— Нашел, что лучше учить азбуке как должно, чем истории и философии как не надобно.
— И с тех пор бедствует?
— Бедствует?.. Не знаю, он ни на что не жалуется.
— Это удивительный человек.
— Да, он — человек.
— Что вы думаете, если я попрошу его взяться за воспитание моих детей?
— Я думаю, что вы не можете сделать лучшего выбора, если только…
— Что?.. Вы мне скажите откровенно.
— Если вы не хотите сделать из ваших сыновей ни офицеров…
— Нет.
— Ни царедворцев…
— О нет, нет, нет, — и бабушка окрестила перед собою на три стороны воздух.
— А если вы желаете видеть в них людей…
— Да, да; простых, добрых и честных людей, людей с познаниями, с религией и с прямою душою.
— Тогда Червев вам клад, но…
— Что еще?
— Червев христианин>*.
Говорившие переглянулись и помолчали.
— Это остро, — произнесла тихо княгиня.
— Да, — еще тише согласился Журавский.
— Настоящий христианин?
— Да.
— Желаю доверить ему моих детей.
— Я напишу ему.
Занятая призванием Червева, княгиня не замечала многого, на что во всякое другое время она, наверно, обратила бы свое внимание. Упущения этого рода особенно выражались по отношению к княжне Анастасии, которая, не входя в интересы матери и не понимая ее хлопот и нетерпения, находила в это время свой дом особенно скучным. На свет, конечно, нельзя было жаловаться, свет не отрекался от княгини и посещал ее, но княжне этого было мало: ей хотелось предаться ему всем своим существом.
Семнадцатилетняя княжна решила как можно скорее оставить материн дом. Выход представлялся один — замужество. Княжна Анастасия никого не любила, ей даже никто не нравился, ей было все равно, за кого бы ее судьба ни вынесла, лишь бы поскорее, лишь бы заставить завидовать себе своих подруг, уехать за границу, а возвратясь оттуда, жить открытым домом и делать то же, что делают другие, то есть «выезжать в свет», к чему бабушка была решительно неспособна и откровенно в этом сознавалась, говоря, что:
— Я в карете не могу жить.
Словом, требования княжны в отношении брака были самые несложные, и если бы выбор жениха зависел от нее самой, то трудно решить, кого бы она выбрала, но за нее выбирала благочестивая и благопомощная графиня Хотетова.
В доме графини давно вздыхали о княжне Анастасии, «терзавшейся в руках
