Том 5 - [208]

Сравнение текста двух прижизненных изданий, а также сохранившихся отрывков рукописи показывает в основном их близкое сходство. Различие текста касается лишь отдельных мест повести, испытавших на себе вмешательство цензора. Цензурные изъятия восстановлены писателем в издании 1876 года, которое нами здесь воспроизводится. Вмешательство цензуры касалось, главным образом, общественно-политических вопросов. Так, совершенно была запрещена сцена «кадетского бунта», порки Кирилла нагайкою. Иногда вымарывались довольно невинные выражения, например: «Без образования жить нельзя» и заменялось: «понимание есть высочайшее благо» (гл. 6). В печатный текст повести не вошла начальная глава «Вместо вступления, имеющаяся в цензурном экземпляре рукописи. К сожалению, она сохранилась в отрывке, который мы даем ниже вместе с первоначальным названием повести:

«БЛУДЯЩИЕ ОГНИ

Пейзаж и жанр

Предчувствуя, что скоро будет свет,

Спешат толпой блуждающие тени.

Шекспир, Сон в Иванову ночь.

Вместо вступления

Прежде чем начать передвигать перед глазами зрителей мои туманные картины, я нахожу нужным сказать, кому принадлежит план открытия этой панорамы и вывеска, которая над нею выкинута.

Летом прошлого года в живописных окрестностях одного всеми позабытого заштатного городка поселились несколько петербургских семейств. В этом поселке был и я. Все мы здесь очень скоро перезнакомились и составили довольно короткий приятельский кружок, в котором были очень милые девицы, остроумные дамы и образованные мужчины. Словом, целое общество, и притом такое благоразумное и согласное, что в нем можно было обращаться, не вздыхая об одиночестве.

Мы обыкновенно ежедневно, спустя часа два после обеда, сходились в садовой беседке одного семейства, где хозяйка и ее сестра ежедневно давали нам бесплатные концерты, хотя, по правде сказать, они играли так хорошо, что могли бы назначать очень высокую плату за свою музыку.

Не прошло двух недель после нашего здесь устройства, как кружок наш увеличился еще одним членом, не из заезжих, а из туземцев: новый гость нашего клуба был блюститель маленького соседнего скита — монах отец Гордий.

В начале этого знакомства хозяйка дома сказала нам, что отец Гордий артист, что он пламенно любит музыку и знаток во всех искусствах.

— А главное, — добавила она, — он так играет на виолончели, что, слушая его, можно позабыть или, пожалуй, вспомнить о Давыдове и Серве. Мне случайно удалось с ним познакомиться и открыть его таланты, но я уверена, что все вы, вероятно, скоро будете благодарны и мне и этому случаю за то удовольствие, которое найдете в знакомстве с отцом Гордием.

Слова эти оказались вполне сбыточными: через несколько минут после этого разговора мы уже слушали грандиозные квартеты Гайдена, в которых превосходная виолончель отца Гордия участвовала, приводя слушателей в восторг и трепет.

— Какие звуки! — невольно шептали восхищенные слушатели.

— И какой монах! — добавляли слушательницы, не сводя глаз с играющего отца Гордия.

И действительно, монах был на загляденье и на славу: ему на вид нельзя было дать более сорока или сорока двух лет; он был высок ростом, строен, и я мог бы сказать, что он был «хорош собою», если бы не слыхал в этих словах чего-то банального и оскорбительного для недюжинного, благородного лица Гордия, а потому просто скажу, что он был очень благообразен. Это не было лицо строго соразмеренное и размеченное, в котором все на своем месте и все разрисовано по законам наилучшего колорита: лицо отца Гордия было простое, открытое, мужественное и честное лицо, линии которого не представляли никакой античной правильности в деталях, но поражали прекрасною гармониею умного и теплого выражения в целом. У него были большие ясные и очень добрые серые глаза, темнорусая бородка, и из-под клобука его виднелись такие же темные волосы с едва обозначившимися в них белыми нитями.

Наиболее авторитетные в деле вкуса дамы наши по поводу этих нитей уверяли, что отец Гордий нимало не потеряет, а напротив, выиграет от седины, что и казалось совершенно вероятным, так как красота этого человека гораздо менее зависела от переходящего и изменчивого рисунка, чем от неизменяемой прелести выражения.

Манеры отца Гордия были безукоризненны; речь тихая, мелодическая и серебристая; тембр звучного тенора чистый и глубокий, а обращение, исполненное тихой простоты, достоинства и вкуса, что этот человек, казалося, нигде не мог быть не на своем месте. Невозможно сомневаться, что с ним всем и везде должно быть легко и приятно, как легко и приятно было нам, которые с ним познакомились и в течение целого лета ежедневно наслаждались его музыкой и его беседой.

Отец Гордий стал между нас своим человеком, без которого все скучали, если он не приходил почему-нибудь к пятому часу, а в девять часов, когда он поднимался, чтобы идти в свой заштатный скит, мы также вставали и шли его провожать. Эти проводы целым обществом незаметно сделались нашею любимою вечернею прогулкою, после которой все расходились по домам, нередко задавая себе вопросы:

— Однако что же за человек этот наш отец Гордий? Откуда он и кто такой?