Том 5. Голубая книга - [30]

Мопассан (43), Чехов (43), Мусоргский (42), Скрябин (43), Ван Дейк (42), Бодлер (45) и другие.

Необходимо отметить следующее: некоторые из этих замечательных людей покончили жизнь самоубийством, иные умерли от чахотки, третьи от неожиданных и, казалось бы, случайных болезней. Но если присмотреться ближе, то никакой случайности не оказывается. Все совершенно логически вытекало из прожитой жизни. Все было «заработано собственными руками»[7].

Даже смерть от эпидемического заболевания не доказывает еще случайности. Здоровый, нормальный организм оказал бы достойное сопротивление, для того чтобы одержать победу над болезнью.

Автор хочет этим сказать, что случайной смерти как бы не существует.

Даже насильственная смерть, скажем, дуэль и смерть Лермонтова, скорее похожа на самоубийство, чем на случайную гибель.

Дуэль и смерть Пушкина также в какой-то мере напоминает самоубийство или желание этого, может быть даже и не доведенное до порога сознания. Во всяком случае, если проследить все поведение поэта за последние три-четыре года жизни, то это соображение покажется правильным. Достаточно сказать, что Пушкин за последние полтора года своей жизни сделал три вызова на дуэль. Правда, два первых вызова (Соллогуб, Репнин) остались без последствий, но они были показательны — поэт сам стремился найти повод для столкновений. Настроение искало объект[8].

Третья, состоявшаяся дуэль, привела Пушкина к гибели. Однако погиб не тот здоровый, вдохновенный Пушкин, каким мы его обычно представляем себе, а погиб больной, крайне утомленный и неврастеничный человек, который сам искал и хотел смерти. Уже начиная с конца 1833 года жизнь Пушкина стремительно идет к концу.

Можно вспомнить слова сестры поэта — Павлищевой:

«Если бы пуля Дантеса не прервала его жизни, то он немногим бы пережил сорокалетний возраст».

И в самом деле: здоровье Пушкина в конце 1833 года резко изменилось.

Известна запись о Пушкине в январе 1834 года (Граббе):

«Пылкого, вдохновенного Пушкина уже не было. Какая-то грусть лежала на его лице».

Осипова пишет в 1835 году:

«Приехал Пушкин, скучный и утомленный…»

Муж сестры поэта пишет:

«Сестра была (в январе 1836 года) поражена его худобой, желтизной лица и расстройством нервов. Ал. Серг. не мог долго сидеть на одном месте, вздрагивал от звонка и шума…»

Начиная с 1834 года в письмах Пушкина все время попадаются такие фразы: «Желчь волнует меня…», «От желчи здесь не убережешься…», «У меня решительно сплин…», «Желчь не унимается…», «Все дни болит голова…», «Начал много, но ни к чему нет охоты…», «Головная боль одолела меня…»

Эти письма написаны человеком несомненно больным, разбитым и страдающим неврастенией.

Эта болезнь развивалась и усиливалась со дня на день и привела поэта к желанию смерти.

Известна запись, сделанная со слов Е. Вревской:

«За несколько дней до дуэли Пушкин, встретившись в театре с баронессой Вревской, сам сообщил ей о своем намерении искать смерти».

Эта смерть была не случайна.

Целый ряд противоречий, политических и личных, двойственное отношение к своему социальному положению, запутанные материальные дела и почти невозможность изменить жизнь — покинуть столицу без того, чтобы не поссориться со двором, — все это расшатало силы поэта и привело его к такому физическому состоянию, при котором поэт стал искать выхода в смерти.

В двух случаях Пушкин продолжал бы жить. Первое — Пушкин отбрасывает политические, колебания и, как, скажем, Гете, делается своим человеком при дворе. Второе — Пушкин порывает со двором и идет в оппозицию.

Двойственное же положение, в котором находился поэт (кстати сказать, не только по своей воле), привело его к гибели.

Противоречия не ведут к здоровью.

Эта смерть была не случайна и неизбежна. Эта смерть была похожа на самоубийство.

Самоубийство же, по мнению автора, не может быть случайным. Тут громадная ошибка, когда говорят: у человека была сильная воля, и поэтому он мог покончить с собой. Это, несомненно, не так. По большей части никакой воли самоубийца не проявляет. Попросту у человека создается такое физическое состояние, при котором уничтожение себя является как бы нормальным и не случайным актом. (Можно допустить лишь редкие исключения.)

Обычно говорят: он покончил с собой, потому что у него было такое душевное состояние. Это верно. Но тут пропускается одно звено. Такое звено пропускают, когда, скажем, говорят: у пьяницы дрожали руки. Что это значит? Это значит, что центры, истощенные и разрушенные алкоголем, плохо заведуют движением.

У самоубийцы же душевное состояние, то есть мозг, ослабленный и истощенный навязчивыми мыслями и в дальнейшем, может быть, отравленный ядами неправильно работающих внутренних органов, приводит в такое полнейшее расстройство все тело и всю секрецию, что человек, в сущности говоря, почти не делает над собой насилия, заканчивая свою жизнь.

Конечно, бывают самоубийства в состоянии аффекта, в состоянии умоисступления. В этом случае картина упадка одинакова, хотя и не равноценна. Мозг, охваченный тревогой, тоской, страхом, быстро истощаясь, или, скажем, отравляясь, или находясь в полупарализованном состоянии, приводит жизнь тела в такую, правда временную, негодность, что человеку не составляет труда искать смерти.