Том 4. Стихотворения - [26]

Есть свиток дней, и мы его найдем.

Но надо знать, – чтоб смысл увидеть целый,

Который час на берегу морском.

9

Который час на берегу морском?

Когда пришла минута разлученья

Огня, земли и воднаго теченья,

И бывший друг стихийным стал врагом?

Не все возьмешь считающим умом.

Но есть неизъяснимое внушенье,

И ряд зеркал, и повесть отраженья

В провидческой душе, объятой сном.

Когда еще в младенческой кровати

Лежит пророк, что вымолвит слова,

Которыми Вселенная жива, –

Над ним существ нездешних реют рати

И шепчут, как столистная листва,

Который час на звездном циферблате.

10

Который час на звездном циферблате, –

Узнал, в свой миг, Сиддартха, Лаотзэ,

Все те, что нас ведут в ночной грозе,

Через моря, пустыни, топи, гати.

Владычица созвучий, Сарасвати,

Сверкни в мой стих, как светит луч в лозе,

Как небо задержалось в бирюзе,

Как сумеречный час заснул в агате.

Дозволь мне, в начертаньи золотом,

Ты, мудрая на царственном павлине,

Сгустить все грозы в ткущейся былине.

Глядит ли Вечность в молнийный излом?

Прошел ли Бог по звуковой картине?

Как мне узнать? Мгновение – мой дом.

11

Как мне узнать? Мгновение – мой дом.

Но одного мгновенья было надо,

Чтоб на кресте – разбойника – из ада –

Взнести туда, где Светлый Сын с Отцом.

В одно мгновенье венчан царь венцом.

В единый миг сгущенная прохлада

Чернейших туч зажечь огниво рада,

И вот он, пламень с огненным лицом.

Скажите мне, всеведущие птицы,

Кто вас учил – крылом овеять мир?

Кто строит семицветный мост как пир?

Не слезы ли отшедшей огневицы?

Возьми свой свет, и заступ свой, и лом.

Есть златозернь. Земной расторгни ком.

12

Есть златозернь. Земной расторгни ком.

Мы можем иссекать движеньем волн

Живой восторг из самой острой боли.

Магнитом мысли к тайнам дух влеком.

Красиво быть в себе и быть в другом.

Горячий кубок ходит в синем поле,

И будем пить мы золото, доколе

Нечеловек засветится в людском.

Не скорбь, не страх мне слышится в набате.

На крыльях вихревых он мчит меня

На торжество творящаго огня.

Мы в Смерти – не в разлуке, а в возврате.

Всходя и нисходя, плывя, звеня,

Хоти, – и причастишься благодати.

13

Хоти, – и причастишься благодати.

Играя самоцветом огонька,

Дрожала капля в ковшике листка,

Мечтая о луче, о жарком брате.

Всплыла с другими дымкой в белом плате

И знала путь скитание, пока

Вся облачно-разливная река

Не засверкала в громовом раскате.

В твердыне тучи пламенный был взлом.

Из капель – грозовое откровенье,

Из искры страсти – ста народов рденье.

Уступы гор должны дружить с орлом.

Из семени – безмерное растенье.

Из сгустков дымки – молния и гром.

14

Из сгустков дымки – молния и гром.

Из вещества – вся роскошь созиданий,

От камня и руды до нежных тканей,

Что мысль-паук тончайшим ткет шатром.

Не скажет сказ, не описать пером,

Как соразмерна мудрость в ткацком стане,

Пробег заколдований в талисмане,

Бесплотный свет сгущается ядром.

Чолн, – поперек грядущаго покрова, –

Крученьем соблюдая должный срок,

По вдольным нитям мысли – ткет уток.

Костяк одет и ткань златолилова.

Зубчаты бёрда. Зевом шел челнок.

Желанна Духу крепкая основа.

15

Желанна Духу – крепкая основа.

Острийным взбегом ввысь красив собор.

Начало храма – каменный упор.

Пред взрывом слов – вначале было Слово.

Люблю разбег богатства травяного,

Святая степь – душевный мой простор.

Пою леса, поля, лазурь озер,

Все старое, что сердцу вечно ново.

Который год на берегу морском?

Который час на звездном циферблате?

Что знаю я? Мгновение – мой дом.

Есть златозернь. Земной расторгни ком,

Хоти, – и причастишься благодати.

Из сгустков дымки – молния и гром.

Гимны, песни, и замыслы древних

В великих просторах мировых морей, в Океане, обтекающем Землю, в зеленых, и синих, и серых, и жемчужно-опальных, и слегка голубых пространствах Воды, от одного предела до другого, много есть разных стран, островов, зовущихся частями света, и островов, что зовутся острова, и во всех этих странах по-разному светит Солнце, в иных узорах предстают звезды, и разные растут деревья и цветы, но жизнь различностей одним воззвана была Солнцем, великий один закон управляет несоизмеримыми движеньями, путями Вещества, и везде жаждущий взгляд устремляется к Солнцу, Дневному Солнцу или Ночному, и повсюду цветут цветы, даже в расщелинах утесов или между камней умерших храмов, даже из снега глядят они своими голубыми глазами, а когда Воздух скован слишком сильным Морозом, самый снег обращается в цветы. И как знать, что красивее, горячие ли кактусы под Африканским Солнцем, или звездные кристаллы Норвежских снегов и льдов, белоснежные холодные цветы, возросшие в лунные ночи, под шепот и руны слепых провидцев.

От Океана, зовущегося Льдяным, с его свистящими ветрами, до теплых замкнутых средиземных морей, и от великих громад Тихого Океана, бьющегося о золотую Калифорнию, до голубой Атлантики, задернувшей синею занавесью Город Золотых Ворот, и высокую Башню Солнца, и Город Лика Взнесенного, возникают острова созерцания и действенности, расцвечаются кипучею жизнью береговые полосы Земли, живут яркой жизнью внутренние страны, быть может, любящие Море еще больше, в силу внутренней тоски по Морю, живут обособленной своей жизнью дни и века, тысячелетия и целые ряды тысячелетий, а умрут, – умереть все-таки не могут, ибо, что раз горело, то уже светит всегда, отраженным, преображенным, рассеянным светом, разбросанным, как бывают разбросаны ветром и птицами семена низинных растений, попадающие на Эверест и Чимборасо, и как от цветка к далекому цветку разбросана цветочная зиждительная пыль звенящими пчелами, позлатившими себя поцелуем с цветком, и как бывают разбросаны жесткою рукою неживые семена по продольным бороздам, чтобы смерть превратилась в жизнь, и чтобы черные глыбы стали веселящим глаз изумрудом, и поздней шелестящею сказкою золота. Побыть мечтой на всех мировых полях, и ото всех вернуться обогащенным; – помедлить над голубым и желтым Нилом, в этой единственной долине, не знающей дождей, но изукрашенной голубыми и розовыми лотосами, любящими влагу, насмотреться вдоволь на красавца растений, стройный папирус, столь же священный в своей ритуальной взнесенности, как ритуально-священны все изваянья Богов и Богинь Египта, и все очертанья и краски Египетской живописи; – унестись к тропическим лесам Майи и Мексики, где звучат птицы-флейты, и лакомятся пылью цветов быстрые колибри, находящиеся в вечном движении, прислушаться к ропотам древних Космогоний, нарвать там стеблей маиса, и многомного сорвать волнующих чаш орхидейных, меж белого майского цвета, и красно-лиловых гроздий растенья, чье имя есть огненный куст: – побыть в древней Индии, между первичных поэтов, сказавших, что семь есть чарований у Агни, семь языков у Огня; – грр- ной свежестью подышать в пределах Ирана, и запомнить полные мужественной прелести благоговейные напевы Заратустры; – уверовать с Халдеями в Семь Страшных Демонов, и снизойти с Истар в Преисподнюю; – воронов Одина увидеть, и песню орлов услыхать, которые пели Сигурду; – ржаных и пшеничных колосьев нарвать в красивой Польше и печальной Литве; – родного Перуна послушать, и вместе с Ярилой влюбиться в Богиню-Громовницу; – перекинуться к новым дням, к нашим дням, похожим на белые ночи, к нашим чарам и к нашим раденьям, городским, запоздалым, полночным и комнатным; – всюду увидеть-услышать голос мига и данного места в существенной их единичности, а, расслышав, напевно, в стихах ли текучих, или в прозаической срывчатой речи, воссоздать услышанное, – вот сложная радость и многосложная задача художника, чья душа многогранна и чья впечатлительность по морскому многообразна, – задача, зовущая многих художников к творческой работе многих лет.