Том 4. Начало конца комедии - [2]

Мы бродили в поздней подмосковной осени, и я слушал о задуманном литературоведом водомете, который будет поражать сухопутную пехоту на огромных площадях.

К струе водомета будет подключаться источник электрического тока. Гигантская лужа, образуемая водометом, будет изолироваться от земли с помощью специальных присадок в составе воды — например асбеста. Асбест будет осаждаться на дно, изолировать воду от земли; электрический ток в гигантской луже будет продолжать циркулировать, и любой супостат, если он без калош, законтачится и погибнет в конвульсиях…

Господи, какое наслаждение, какое счастье глядеть на двух дворняг, трусящих впереди по обочине шоссе, когда рядом идет такой изобретатель! И ведь это умный, большой человек! И его два раза в неделю на казенной машине возят в университет, где он читает лекции о поэзии…

Разделяется ли где-нибудь разум от знаний? Или они связаны, как время с пространством? Возможно ли использовать интеллект умного от природы человека, если он не имеет специального образования в данной области? — вот о чем я размышлял, глядя на трусящих впереди сквозь рыжую осень двух дворняг…

От Шалопая и Рыжего в мою душу источался успокоительный бальзам. Мне милы были все их плебейские повадки. Вот, например, дворняги при передвижении по гладкой поверхности мелкой трусцой (скорость которой соответствует нашему среднему шаганию), во-первых, вывешивают язык набок, чтобы потеть через него. Во-вторых, их зад несколько заносится на сторону. Причем сторона зада противоположна стороне языка.

Обычно по рассеянности отставал, исчезал из видимости лопоухий и грустный Рыжий. Шалопай же никогда не бросал меня, не отвлекал своей пропажей от философских дум, не заставлял свистеть, то есть брызгаться слюной, ибо свистеть на пальцах я не умею, что мучает с детства.

Неумение свистеть и веснушки — два детских мучения. За веснушки меня тоже звали Рыжим. Таким образом, мы были тезками с грустным поэтическим псом.

Когда-то я страдал по поводу веснушек, как Прометей за человечество. И вдруг спохватился: а где они? Их нет уже давно, и я не помню и не знаю, когда потерял молодой крест. Веснушки опали бесшумно и незаметно, как опадает с берез последняя рыжая листва. И вот уже не до романов с красивыми женщинами, и мечта только о доброй домработнице, которая не воровала бы у меня старинные памятные вещицы…

Я глядел на трусящих впереди собак или беспокоился о пропавшем Рыжем и слушал о том, как просто можно обезопасить египтян от неожиданного вторжения израильтян, если поместить под Суэцким каналом цистерны с нефтью, а ее-то, как известно, у арабов пруд пруди. В момент, когда израильтяне начнут неспровоцированное форсирование канала, нефть из цистерн следует выпустить и поджечь — пока израильтяне будут ее тушить, они утратят элемент внезапности нападения…

Ну что ты на это скажешь?

Я покорно слушал — а только этого литературоведу и не хватало. Он был переполнен подобной чушью. Ему надо было выливаться. И он выливался. А я даже был в какой-то степени благодарен ему. Суетливый литературовед-изобретатель подарил мне Фюнеса. Когда сочиняешь комедию, чрезвычайно важно видеть за каждым героем актера. Потом, если сценарий запустят в производство, очень полезно брать на роль как раз какого-нибудь другого. Но пока сочиняешь, важно видеть определенного артиста. И за одним из героев у меня замаячил Фюнес. И я этому тихо радовался, слушая кровожадного литературоведа на прогулках и наблюдая, как радуются псы, когда отставший Рыжий находится и Шалопай тычется ему носом под перебитое ухо. Там, под ухом, наверное хорошо консервировались интересные запахи канав, заборов и свалок. Псы обменивались информацией и грубовато ластились ко мне. Еще они начинали прижиматься ко мне, если замечали людей, одетых в грязную рабочую одежду. Они не любили и боялись таких. И правильно делали.

В подмосковном дачном поселке настоящих рабочих людей нет.

Есть выжиги и рвачи, застойно пьяные с утра на нечестно полученные деньги за халтурный ремонт крыши, бессовестно проведенный газ или гнусно поштукатуренный потолок. Такие подонки собак ненавидят на всех широтах. Они убили подругу Шалопая и Рыжего — Машку. И собаки знали убийцу и облаивали его. Это был водопроводчик. Он говорил мне, что не убивал собаку и что псы не лают, когда он одет в чистое, а не в рабочее платье. Он врал.

Мы часто ходили на кладбище, где бывали плохо одетые люди, но ни Рыжий, ни Шалопай не боялись их и не лаяли на них. А оборванца-сторожа даже любили. И когда дед со старухой копали картошку возле шоссе под осенним дождичком, то мои товарищи валялись под кладбищенским забором и любовались на чужой труд. А когда дед садился на перекур, они тоже принимали сидячее положение и делали виноватый вид: мол, мы знаем, что плохо не трудиться, позорно даже и испытываем муки совести, но что поделаешь?

Как и все собаки мира, они отрабатывали хлеб ночным лаем. Еще Шалопай считал святым долгом атаковать мотоциклы и грузовики.

Заметив в перспективе лесного шоссе машину, Шалопай делал отсутствующий, ленивый, типично хулиганский вид. Как та шпана с лохмами, которая пугает вас вечером возле подъезда.