Том 4. Начало конца комедии - [152]
Павел задумывается, открывает кран в посудомойке и засовывает под струю в посудомойку голову.
ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ (тычет пальцем за спину). Это у них, кто состоятельный, кто с жиру бесится, предки вдруг князьями или графьями выскакивают; это они назад глядеть хотят, а не вперед, дурак ты набитый!
ПАВЕЛ (отфыркиваясь). Простите, Берта Абрамовна. Мне пить-то ни капли нельзя — наследственность-то алкоголическая. (Идет к дверям кухни, с порога оборачивается.) Варвару умыкну сей момент, а потом давайте квартирный обмен сделаем? И коммуну организуем, а?
БЕРТА АБРАМОВНА. Обязательно, сержант! Пуговицу только застегни! И ремень подтяни! И начнем все новую жизнь — как при военном коммунизме.
ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ (пытается встать самостоятельно). Прости уж ты этого охламона, прости, Аннушка, прости, страдалица моя вечная!
БЕРТА АБРАМОВНА. Да не Аннушка я! Умерла твоя Аннушка давным-давно!
ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ. Тогда все прощайте!
Берта Абрамовна засовывает в сумку несколько банок пива, бутылку «Наполеона», полуметровую колбасу холодного копчения; затем берет Фаддея Фаддеевича под руку и уводит его от нас навсегда под аккомпанемент жесткого или мягкого рока, который доносится из глубины апартаментов.
Огни, блеск хрусталя, на пианино бутылки. Все отрешенно танцуют, кроме Мани и Павла, — их не видно. Ну, Ираида Родионовна тоже не танцует, потому что спит. Входит Переводчица «Интуриста».
ПЕРЕВОДЧИЦА. Господа! Товарищи! Извините! В связи с усилением северо-западного и западного ветра до двадцати двух метров в секунду могут возникнуть некоторые трудности. Прошу наших дорогих гостей поторопиться. Гостиница «Ленинград» на том берегу, а поезд ждать не будет. Я едва приехала — вода на набережной.
ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Слава тебе господи! Наконец-то они уберутся! (Башкирову.) Мы остаемся ночевать здесь. Куда переться с ребенком в такую кутерьму!
БАШКИРОВ. Как прикажешь, дорогая. Данилу Васильевича только затрудним. И не пей больше.
ГАЛИНА ВИКТОРОВНА (выпивает бокал шампанского). Перебьется.
Сцена бестолкового прощания. Данила Васильевич провожает иностранцев и переводчицу до дверей, возвращается, видит спящую в кресле Ираиду Родионовну, смотрящего ТВ Башкирова и развалившегося в качалке Аркадия, который потягивает пепси-колу.
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Уважаемый сводник, мне кажется, комедия окончена. Не забудьте Мурзика.
АРКАДИЙ. Простите. Я задумался. Сейчас ухожу.
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Ну-с, и где ваша пьеса? Обыкновенный кавардак — достаточно нелепый, достаточно утомительный. Допивайте, допивайте!
АРКАДИЙ. Спасибо, я пью… Как бы вам объяснить… Ну вот, случалось ли вам замечать, что между людьми — скажем, между двумя собеседниками — возникает некоторая атмосфера взаимопонимания, непринужденности или, наоборот, какой-то скованности, замешательства, неловкости? И вдруг к этим двоим присоединяется некто третий — и все меняется, возникает новое качество, новая атмосфера, новое состояние…
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Случалось. И что из этого следует?
ГАЛИНА ВИКТОРОВНА. Идите-ка, молодой человек, туда, откуда пришли: имею в виду кладбище. Боже! На кого я похожа! И как накурили! (Берет баллончик с антиникотиновой жидкостью и начинает опрыскивать квартиру.) Ребенок отравится!
АРКАДИЙ. Весь день сюда входили новые люди. И с каждым входящим менялось все. Затем они уходили. И опять с их уходом все менялось. И я всеми печенками чувствую, что этого достаточно для пьесы. Но точки нет! Клякса какая-то…
БАШКИРОВ (отрывается от телевизора). Черт знает что на Ближнем Востоке творится! И все-таки наш век беременен демократией, хотя вокруг одни диктатуры… А если, коллега, мы остаемся ночевать, с вашего разрешения? Гульку будить не хочется.
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Конечно, конечно! Утром статью кончим. Эванс по альбедо с ума сходит. (Аркадию.) Ну-с, надеюсь, Бернард Шоу, эту фольклорную бестию доставите в ее гнездышко. Вот бабе-яге трешка. Нет. Пятерка. И — точка!
АРКАДИЙ (задумчиво). Клякса, а не точка. И если я порядочная, классическая субретка, то пора заложить госпожу. О, быть субреткой — тяжкое испытание! О, какое гаденькое, но сладостное ощущение от знания подноготной. И это садистско-мазохистское желание все затягивать и затягивать игру… (Торжественно.) Данила Васильевич, вы человек умный и, вероятно, догадываетесь, что за все хорошее и приятное в жизни надо платить, а за все дурные поступки — расплачиваться?
ДАНИЛА ВАСИЛЬЕВИЧ. Я с вами попрощался. (Башкирову) Ванну хотите?
БАШКИРОВ. Спасибо, нет.
АРКАДИЙ (в зал). В моей пьесе все будет неожиданно. Занавес. Он не станет плавно и чинно отодвигаться. Нет! Никаких банальностей! Занавес вдруг рвется! С треском! Сверху донизу! И — в лохмотья! И потом все представление актеры путаются в его обрывках… Вот — начало, достойное моего гения! Но где конец? Не может же занавес сам собой потом сшиться — тут технология сцены не позволит… Ладно, это мелочи. Сейчас надо точку ставить по существу. (Башкирову, очень решительно) Эдуард Юрьевич, я вас весь вечер наблюдаю. Вы потрясающий актер!
БАШКИРОВ (протирает очки). Откуда вы это взяли?
АРКАДИЙ. Вы же отлично знаете, что растите и холите чужого ребенка!
