Том 4. Москва и москвичи. Стихотворения - [125]

Полиция возбудила дело, а гроб, покров и саван гробовщик за бесценок купил, и на другой день в этом гробу хоронили какого-то купца.

Началось другое дело. Обиженные в завещании родственники решили привлечь к суду главных наследников, которых в прошении просили привлечь за оскорбление памяти покойного, похоронив его в «подержанном» гробу.

И долго дразнили гробовщика, забегая к нему в лавку и спрашивая:

— Нет ли у вас подержанного гроба? Есть подержанный саван?

Потом, с годами, все это забылось и вспоминалось мне, когда я уже миновал Каретный ряд и въехал на Самотечную-Садовую.

Мы мчались вниз. Где же палисадники? А ведь они были год назад. Были они щегольские, с клумбами дорогих цветов, с дорожками. В такие имели доступ только богатые, занимавшие самую дорогую квартиру. Но таких садиков было мало. Большинство этих загороженных четырехугольников, ни к чему съедавших пол-улицы, представляло собой пустыри, поросшие бурьяном и чертополохом. Они всегда были пустые. Калитки на запоре, чтобы воры не забрались в нижний этаж. Почти во всех росли большие деревья, посаженные в давние времена по распоряжению начальства. Вот эти-то деревья и пригодились теперь. Они образуют широкие аллеи для пешеходов, залитые асфальтом. Эти аллеи-тротуары под куполом зеленых деревьев — красота и роскошь, какой я еще не видал в Москве.

Спускаемся на Самотеку. После блеска новизны чувствуется старая Москва. На тротуарах и на площади толпится народ, идут с Сухаревки или стремятся туда. Несут разное старое хоботье: кто носильное тряпье, кто самовар, кто лампу или когда-то дорогую вазу с отбитой ручкой. Вот мешок тащит оборванец, и сквозь дыру просвечивает какое-то синее мясо. Хлюпают по грязи в мокрой одежде, еще не просохшей от дождя. Обоняется прелый запах трущобы.

Свернули направо. Мчимся по Цветному бульвару, перегнали два трамвая. Бульвар еще свеж, деревья зеленые, с золотыми бликами осени.

Я помню его, когда еще пустыри окружали только что выстроенный цирк. Здесь когда-то по ночам «всякое бывало». А днем ребята пускали бумажные змеи и непременно с трещотками. При воспоминании мне чудится звук трещотки. Невольно вскидываю глаза в поисках змея с трещоткой. А надо мной выплывают один за другим три аэроплана и скрываются за Домом крестьянина на Трубной площади.

* * *

Асфальтовые Петровские линии. Такая же, только что вымытая Петровка. Еще против одного из домов дворник поливает из брандспойта улицы, а два других гонят воду в решетку водосточного колодца.

Огибаем Большой театр и Свердловский сквер по проезду Театральной площади, едем на широкую, прямо-таки языком вылизанную Охотнорядскую площадь. Несутся автомобили, трамваи, катятся толстые автобусы.

Где же Охотный ряд?

Столешники, 1934 г.

Стихотворения

* * *

Все-то мне грезится Волга широкая,

Грозно-спокойная, грозно-бурливая.

Грезится мне та сторонка далекая,

Где протекла моя юность счастливая.

Помнятся мне на утесе обрывистом

Дубы высокие, дубы старинные,

Стонут они, когда ветром порывистым

Гнутся, ломаются ветви их длинные.

Воет погодушка, роща колышется,

Стонут сильнее все дубы громадные, —

Горе тяжелое в стоне том слышится,

Слышится грусть да тоска безотрадная…

Что же вы плачете, дубы старинные?

Или свидетели вы преступления,

Кровь пролита ли под вами невинная,

И до сих пор вас тревожат видения.

Или, быть может, в то времечко давнее,

В стругах, когда еще с Дона далекого,

Разина Стеньки товарищи славные

Волгой владели до моря широкого, —

Ими убиты богатые данники,

Гости заморские, с золотом грабленным;

Или, быть может, и сами изгнанники,

Здесь, с атаманом, молвою прославленным,

С удалью буйные головы сложили,

С громкой, кровавой, разбойничьей славою?!

Все то вы видели, все то вы прожили, —

Видели рабство и волю кровавую!

Переселенцы

Из стран полуденной России,

Как бурный вешних вод поток,

Толпы крестьян полунагие

На Дальний тянутся Восток.

Авось в том крае малолюдном,

Где спит природа непробудно,

Прекрасна в дикости своей,

Земли и хлеба будет вволю.

И, доброй взысканы судьбой,

Мы переменим горе-долю

На счастье, радость и покой.

Продавши скот, дома в селенье,

Бесплодный клок родной земли

Облив слезами сожаленья,

Они за счастием брели.

Но далека еще дорога,

И плач некормленых детей

Еще тревожить будет долго

Покой и тишь немых степей.

Красный петух

У нас на Руси, на великой,

(То истина, братцы, — не слух)

Есть чудная, страшная птица,

По имени «красный петух»…

Летает она постоянно

По селам, деревням, лесам,

И только лишь где побывает, —

Рыдания слышатся там.

Там все превратится в пустыню:

Избушки глухих деревень,

Богатые, стройные села

И леса столетнего сень.

«Петух» пролетает повсюду,

Невидимый глазом простым,

И чуть где опустится низко —

Появятся пламя и дым…

Свое совершает он дело,

Нигде, ничего не щадит, —

И в лес, и в деревню, и в город,

И в села, и в церкви летит…

Господним его попущеньем

С испугом, крестяся, зовет,

Страдая от вечного горя,

Беспомощный бедный народ…

Стояла деревня глухая,

Домов — так, десяточка два,

В ней печи соломой топили

(Там дороги были дрова),

Соломою крыши покрыты,

Солому — коровы едят,

И в избу зайдешь — из-под лавок

Соломы же клочья глядят…

Работы уж были в разгаре,