Том 4. Красная комната - [7]

— Это ты писал? Отвечай! Это ты писал?

— Да.

Арвид встал, чтобы идти.

— Нет, садись! Садись!

Если бы тут была собака, она наверно тотчас же села бы.

— Что здесь написано? Читай!

— Я, Арвид Фальк, свидетельствую, что я от брата моего Карла Николауса Фалька, назначенного моим опекуном, получил сполна мою часть наследства общей суммой… и т. д.

Он стыдился назвать сумму.

— Ты значит подтверждал то, что ты не считал правдой! Честно ли это, — спрашиваю я? Нет, ответь на мой вопрос! Честно ли это? Нет! Следовательно, ты дал ложное свидетельство. Значит, ты негодяй! Да, да! Разве я не прав?

Сцена была слишком благодарна, и торжество слишком велико, чтобы наслаждаться ими без публики. Невинно обвиненный должен был привлечь свидетелей: он стукнул в дверь, ведущую в лавку.

— Андерсен! — крикнул он. — Ответь мне на одно! Но внимательно слушай! Если я даю ложное свидетельство, негодяй я или нет?

— Конечно, вы, хозяин, негодяй, — ответил Андерсен, горячась и не задумываясь.

— Слыхал ли ты, он сказал, что я негодяй, если я подпишу неправильную квитанцию! Что я говорил? Ты не честен, Арвид, ты не честен! Это я тоже всегда говорил тебе! Добродушные люди очень часто — негодяи; ты всегда был добродушным и уступчивым, но я видел, что ты таишь другие мысли; ты негодяй! Это говорил и твой отец, ибо он всегда говорил, что думал, и был порядочным человеком, Арвид, а ты — не таков! И будь уверен, что если бы он жил еще, с болью и тоской сказал бы он: «Ты не честен, Арвид! Ты — не честен!»

Он опять несколько раз прошелся по диагонали, и это звучало, как будто он ногами аплодировал своей сцене, и он звонил ключами, как бы давая знак к подаче занавеса. Заключительная реплика была так закруглена, что всякое добавление испортило бы впечатление целого. Несмотря на тяжкое обвинение, которого он на самом деле давно ждал, ибо всегда думал, что у брата неискреннее сердце, он был доволен, что оно миновало, и так счастливо, удачно и остроумно миновало, что он чувствовал себя почти веселым и даже несколько благодарным. Кроме того, ему представился такой хороший случай сорвать на ком-нибудь свою злобу, которая у него возникла наверху, в лоне семьи; срывать ее на Андерсене — это с годами потеряло свою прелесть; срывать его на жене он потерял охоту.

Арвид смолк; он был человеком, которого воспитание сделало настолько робким, что ему всегда казалось, что он неправ; он с детства ежедневно и ежечасно выслушивал ужасные слова: «порядочно, честно, откровенно, правдиво», так что они стояли перед ним как судья, вечно твердивший ему: «виновен!» Одну секунду он подумал, что он ошибся в своих вычислениях, что брат невиновен и что он сам, действительно, негодяй; но в следующее мгновение он уже видел в брате обманщика, надувшего его простой адвокатской уловкой; и он хотел бежать, не вступая в спор, бежать, не сделав ему своего заявления № 2, именно о том, что он решил переменить поприще.

Пауза продлилась дольше, чем была задумана. Карл Николаус имел время мысленно измерить свое торжество. Словечко «негодяй» пришлось ему по вкусу, оно ему так было приятно, как будто он сказал «вон!» А открывание двери и ответ Андерсена, и появление бумаги, — все сошло так хорошо; связку ключей он не забыл на ночном столике, замок отперся без затруднения, доказательство было крайне связно, и вывод был удочкой, поймавшей щуку. Хорошее настроение вернулось к нему; он простил, нет, он забыл, всё забыл, и когда он захлопнул кассу, он навсегда замкнул неприятную историю. Но он не захотел так расставаться с братом; у него была потребность поговорить с ним о чем-нибудь другом, набросать несколько пригоршней болтовни на неприятную тему, увидеть брата при обыденных обстоятельствах, хотя бы за столом, едящим и пьющим; люди всегда имеют довольный вид, когда они едят и пьют, а он хотел видеть его довольным; он хотел видеть его лицо спокойным и не слышать дрожи в его голосе, и он решил пригласить его завтракать. Трудность заключалась теперь в том, чтобы найти переход, подходящий мостик, чтобы перешагнуть через пропасть. Он поискал в голове и не нашел ничего. Он поискал в кармане и нашел… спичку.

— Чёрт дери, ты не закурил сигару, малый! — сказал он с искренней, нелицемерной теплотой.

Но малый так искрошил во время разговора свою сигару, что она не могла больше гореть.

— Вот тебе другую!

Он вытащил свой большой кожаный портсигар.

— Вот, возьми! Это хорошие сигары!

Брат, не бывший в состоянии обидеть кого бы то ни было, принял предложенное с благодарностью, как протянутую руку.

— Так, малый, — продолжал Карл Николаус и заговорил приятным компанейским тоном, которым так хорошо умел пользоваться, — пойдем в ближайший ресторан и позавтракаем! Пойдем!

Арвид, не привыкший к любезности, был так тронут, что поспешно пожал руку брата и выбежал вон через лавку на улицу, не прощаясь с Андерсеном.

Брат остолбенел, этого он не мог понять; убежать, когда его пригласили к завтраку; убежать, когда он не сердился! Убежать! Этого не сделала бы собака, если бы ей бросили кусок мяса!

— Это так страшно! — пробормотал он и зашагал. Потом он подошел к своей конторке, подвинтил табурет, как только можно было, и влез на него. С этого возвышенного места он взирал на людей с более высокой точки зрения и находил их маленькими, но не настолько, чтобы они не годились для его целей.