Том 4. Книга Июнь. О нежности - [28]

Весело смеются парочки над забавной картиной.

А солнце, милое, молодое, желтое, только что вылупившееся из зимних туч, с детской невоспитанностью лиловит нафабренные усы бульвардье, зеленит перекрашенное манто дамы с картонкой и ярко выделяет две горькие морщинки у нарумяненного рта жрицы веселья.

Озабоченно бегают гарсоны, высоко над головами поднимая подносы. Звенят стаканы. Солнце. Весна. Жизнь.

Весело!

Как странно сидит этот «парижский бульвардье». Он сидит не меньше ста лет. Помните, у каких старых романистов мы его уже встречали?

У него бессмысленные, но совсем не веселые глаза. Ведь он сто лет ждет чего-то от этого солнца, и толпы, и бедной рюмочки коньяку.

Та, чьи неумелые, но усердные руки крахмалили ему этот воротничок, вероятно, не хочет, чтобы он уходил из дому, и он ссорится с ней и врет, что это необходимо для его дел. Кроме того, ему нужно выпросить у нее несколько грошей, чтобы заплатить расходы. Эта рюмочка коньяку дорого ему достается.

И вот он одолел. Завоевал. Сидит и смотрит. Глаза бессмысленные – он ни о чем не думает. Смотрит. Если бы он был калмыком, он бы затянул песню:

«Солнце светит, народ ходит, стакан дребезжит…»

Сидит. Смотрит. И для этого невеселого дела мучает кого-то. Зачем?

…Расписанная девица устала и озябла. Она бесконечное число раз проверяет карманным зеркальцем, не посинел ли у нее нос. Ей хочется спать и хочется пить, но хлебнуть из своего стакана она не смеет. Ведь придется заказывать новый, а заработки неважные. Новые башмаки жмут ноги, и от этого они совсем застыли.

Она жмурится. Закрыть бы глаза… Кругом все парочки. О, они все смотрели бы на нее, если бы не эти дамы, которые следят за ними, как полицейские собаки. Гарсон сочувственно кивает ей головой… Уснуть бы…

Старик переставляет шашки. Он уже заметил, что соседняя парочка пересмеивается на его счет. Все равно. Пусть. Только бы не сидеть дома, в нетопленной комнатушке, за которую, если признаться честно, не заплачено уже второй месяц. Об этом глупом и неинтересном факте хозяйка говорит с хозяином за стеной… Все слышно… Здесь тепло и светло, и никто ничего не знает… Веселое солнце… Вот эта парочка все оборачивается… Смейтесь, смейтесь, молодой человек, с вашей барышней. Мне самому давно уже смешно.

Веселый шансонье бежит дальше. Дрожат его щуплые плечи. Он на ходу пересыпает на ладонь мелочь из шляпы.

– Около двух франков…

Так мало, кажется, еще никогда не было. И кашель, кашель. Может быть, снова грипп. Allons rigoler[20].

«Cousine, cousine!

T'es fraiche…»

Наверное грипп. Merci, jeune homme!

Дама с картонкой говорит по-русски.

– Они обещали купить, сами назначили прийти ровно в три. А швейцар говорит, что уехали утром. Мы шили всю ночь. Крепдешин купили самый дорогой…

– Совсем уехали? – спрашивает собеседница.

– Совсем. В Америку.

– Вытрите глаза. На нас смотрят.

– Я рассчитывала послать немножко в Москву Сереже. Думала – купить себе хоть хлебца.

– У вас пудра есть? Неловко. На нас смотрят.

Смешная оригиналка с попугаем на плече подняла голову. У нее серое, давно немытое лицо и мертвые, светлее щек, глаза.

– Гарсон! – позвала она. – Гарсон!

Она хотела платить.

И вдруг ее же голос, но полный невыразимой муки, громко и страшно закричал:

– Je ne te reverrai jamais! Ah que je souffre![21]

Это кричала птица.

Так кричат попугаи слова, которые очень часто слышат.

Веселое солнце прыгает по столикам веселого кафе.

Волей Непостижимого созванные статисты играют свои веселые роли.

Мой маленький друг

Не каждый может похвастаться, что у него есть друг на всю жизнь.

У меня есть.

Мой друг черноглаз, молод и прекрасен. Ему пять лет. Он носит клетчатую юбку в двадцать пять сантиметров длины, подстриженную челку и круглый берет.

В дружбу его я верю.

Вчера, когда его отвозили в школу, куда-то за Париж, он сказал матери:

– Передай ей (это значит мне), что я ей друг на всю жизнь.

Это было сказано очень серьезно, и не верить нет никаких оснований.

Познакомились мы в прошлом году. Друга моего привезли из Лондона с настоящим английским паспортом, с первой страницы которого в радостном изумлении глядят четыре круглых глаза: это портрет моего друга с кошкой на руках. На следующей странице написано, что паспорт выдан мисс Ирен Ш. с правом разъезжать по всему Божьему миру без всяких виз. Я позавидовала и мисс, и кошке…

Порог моей квартиры переступила эта самая мисс, уцепившись одной рукой за юбку матери, а другой прижимая к себе большую книгу – сказки Андерсена.

Окинув меня зорким взглядом, сказала деловито:

– Я вас могу очень легко обратить в лебедя.

Этот проект, конечно, страшно меня заинтересовал.

Обычно гости, входя в первый раз в мой дом, говорят такую ненужную дребедень, что даже не знаешь, что и ответить.

– Мы давно собирались…

– Как вы мило устроились…

– Мы столько слышали…

Отвечаешь по очереди:

– Благодарю вас.

– Вы очень любезны.

Иногда и некстати. Спросят:

– Вы давно на этой квартире?

Ответишь:

– Вы очень любезны.

Спросят:

– Как вам удалось найти?

Ответишь:

– Благодарю вас.

Но ведь первые любезности журчат так одинаково, что никому и в голову не придет в них вслушиваться.

А тут вдруг сразу такое деловое предложение. И видно, что человек опытный, – одного беглого взгляда было достаточно, чтобы оценить во мне самый подходящий материал для производства лебедей.