Том 4. Классические розы - [33]

Я верю в день, всех бывших мне дороже,

Когда сердца вселенской молодежи

Прельстит тысячелетняя Кармен!

1926

Блок

Красив, как Демон Врубеля для женщин,

Он лебедем казался, чье перо

Белей, чем облако и серебро,

Чей стан дружил, как то ни странно, с френчем…

Благожелательный к меньшим и меньшим,

Дерзал — поэтно видеть в зле добро.

Взлетел. Срывался. В дебрях мысли брел.

Любил Любовь и Смерть, двумя увенчан.

Он тщетно на земле любви искал:

Ее здесь нет. Когда же свой оскал

Явила Смерть, он понял: — Незнакомка…

У рая слышен легкий хруст шагов:

Подходит Блок. С ним — от его стихов

Лучащаяся — странничья котомка…

1925

Бодлер

В туфле ли маленькой — «Les fleurs du mal»,[9]

В большом ли сердце — те же результаты:

Не злом, а добродетелью объяты

Земнившие небесную эмаль.

В днях юности — семи грехов скрижаль

И одуряющие ароматы.

Благочестивые придут закаты,

И целомудрия до боли жаль.

Ты в комнаты вечерний впустишь воздух,

О ледяных задумаешься звездах,

Утончишь слух, найдешь для тела тишь.

И выпрыгнут обиженно в окошки

Грехом наэлектриченные кошки,

Лишь пса раскаянья ты присвистишь.

1926

Боратынский

Ложь радостей и непреложье зол

Наскучили взиравшему в сторонке

На жизнь земли и наложили пленки

На ясный взор, что к небу он возвел.

Душой метнулся к северу орел,

Где вздох крылатый теплится в ребенке,

Где влажный бог вкушает воздух тонкий,

И речи водопада внемлет дол.

Разочарованному обольщенья

Дней прежних не дадут отдохновенья

И горького не усладят питья.

С оливой мира смерть, а не с косою.

Так! в небе не смутит его земное,

Он землю отбывал без бытия…

1926

Брюсов

Его воспламенял призывный клич,

Кто б ни кричал — новатор или Батый…

Не медля честолюбец суховатый,

Приемля бунт, спешил его постичь.

Взносился грозный над рутиной бич

В руке самоуверенно зажатой,

Оплачивал новинку щедрой платой

По-европейски скроенный москвич.

Родясь дельцом и стать сумев поэтом,

Как часто голос свой срывал фальцетом,

В ненасытимой страсти все губя!

Всю жизнь мечтая о себе, чугунном,

Готовый песни петь грядущих гуннам,

Не пощадил он — прежде всех — себя…

1926

Поль Бурже

Как должного ему я не воздам,

Как я пройду своей душою мимо

Того, кем нежно, бережно хранима

Благая сущность девствуюших дам?

Сквернит мужская черствость часто храм

Душ, на земле взыскавших серафима,

Есть тонкий аромат в удушье дыма

Так называемых «мещанских» драм.

Как будто обыватель без души?…

И как его ты, критик, ни круши,

Блажен, в душе найти сумевший душу.

И если, кончив том, вздохнешь: «Уже?…»

Я думаю, я правды не нарушу,

Признав твой возглас честью для Бурже!

1925

Бунин

В его стихах — веселая капель,

Откосы гор, блестящие слюдою,

И спетая березой молодою

Песнь солнышку. И вешних вод купель.

Прозрачен стих, как северный апрель.

То он бежит проточною водою,

То теплится студеною звездою,

В нем есть какой-то бодрый, трезвый хмель.

Уют усадеб в пору листопада.

Благая одиночества отрада.

Ружье. Собака. Серая Ока.

Душа и воздух скованы в кристалле.

Камин. Вино. Перо из мягкой стали.

По отчужденной женщине тоска.

1925

Белый

В пути поэзии, — как бог, простой

И романтичный снова в очень близком, —

Он высится не то что обелиском,

А рядовой коломенской верстой.

В заумной глубине своей пустой —

Он в сплине философии английском,

Дивящий якобы цветущим риском,

По существу, бесплодный сухостой…

Безумствующий умник ли он или

Глупец, что даже умничать не в силе —

Вопрос, где нерассеянная мгла.

Но куклу заводную в амбразуре

Не оживит ни золото лазури,

Ни переплеск пенснэйного стекла…

1926

Вербицкая

К ней свысока относится Парнас,

Ее поставив вне литературы:

Ах, Искренность! твоей фюрирутуры

Хрусталинки на крыльях — бред для нас…

Парнасу вторит Критика: «Она

Способна развратить, всмотритесь в туры

Ее идей…» И вот для креатуры

Читательской она, как грех, нужна…

Но несмотря на все ее бессилье

(Верней — благодаря ему!), обилье

Поклонников — печалящий симптом:

Находит в ней охотник за бациллой

Разврата то, роднящее с гориллой,

Чего она не вкладывала в том…

1926

Верди

Поют на маскированном балу

Сердца красавиц, склонные к измене.

А преданный сердцам певучий гений

Подслушивает их, таясь в углу.

О сквозь столетья розовую мглу,

Впитав исполненную наслаждений

Песнь их сердец, пред нами будит тени

Мелодий, превратившихся в золу…

Пусть эта песнь в огне своем истлела!

Ренато, Риголетто и Отелло,

Эрнани, Амонасро и Фальстаф,

Перепылав, все растворилось в тверди,

Взнесенные в нее крылами Верди,

Нас и золою греть не перестав.

1926

Верлен

Абсент, питавший грубость апаша,

В нем ласковые пробуждал оттенки.

Телесные изничтожала стенки

Полетом опьяненная душа.

Он, глубь души вином опустоша,

Уподоблял себя демимонддэнке,

Кого врач Ужас выбрал в пациентки,

И умерщвлял с улыбкой, не спеша.

Он веет музыкальною вуалью,

Он грезит идеальною печалью,

В нем бирюзового тумана плен.

В утонченностях непереводимый,

Ни в чем глубинный, в чуждости родимый.

Ни в ком неповторимый Поль Верлен.

1926

Жюль Верн

Он предсказал подводные суда

И корабли, плывушие в эфире.

Он фантастичней всех фантастов в мире

И потому — вне нашего суда.

У грез беспроволочны провода,

Здесь интуиция доступна лире,

И это так, как дважды два — четыре,

Как всех стихий прекраснее — вода.

Цветок, пронизанный сияньем светов,

Для юношества он и для поэтов,