Том 4. Классические розы - [19]

Закатный луч в столовую скользнет,

Он озарит на полке пароход

С названьем, близким волгарю: «Боярин».

Строителю я нежно благодарен,

Сумевшему средь будничных забот

Найти и время, и любовь, и вот

То самое, чем весь он лучезарен.

Какая точность в разных мелочах!

Я Волгу узнаю в бородачах,

На палубе стоящих. Вот священник.

Вот дама из Симбирска. Взяв лохань,

Выходит повар: вскоре Астрахань, —

И надо чистить стерлядей весенних…

1925

Паллада

Она была худа, как смертный грех,

И так несбыточно миниатюрна…

Я помню только рот ее и мех,

Скрывавший всю и вздрагивавший бурно.

Смех, точно кашель. Кашель, точно смех.

И этот рот — бессчетных прахов урна…

Я у нее встречал богему, — тех,

Кто жил самозабвенно-авантюрно.

Уродливый и блеклый Гумилев

Любил низать пред нею жемчуг слов,

Субтильный Жорж Иванов — пить усладу,

Евреинов — бросаться на костер…

Мужчина каждый делался остер,

Почуяв изощренную Палладу…

1924

Перед войной

Я Гумилеву отдавал визит,

Когда он жил с Ахматовою в Царском,

В большом прохладном тихом доме барском,

Хранившем свой патриархальный быт.

Не знал поэт, что смерть уже грозит

Не где-нибудь в лесу Мадагаскарском,

Не в удушающем песке Сахарском,

А в Петербурге, где он был убит.

И долго он, душою конквистадор,

Мне говорил, о чем сказать отрада.

Ахматова устала у стола,

Томима постоянною печалью,

Окутана невидимой вуалью

Ветшающего Царского Села…

1924

Мариинский театр

Храм с бархатной обивкой голубой,

Мелодиями пахнущий, уютный,

Где мягок свет — не яркий и не смутный —

Я захотел восставить пред собой.

Пусть век прошел, как некий Людобой,

Век похоти и прихоти минутной,

Пусть сетью разделяет он злопутной

Меня, Мариинский театр, с тобой, —

Пусть! Все же он, наперекор судьбе,

Не может вырвать память о тебе,

Дарившем мне свое очарованье.

И я даю тебе, лазурный храм

Искусства, перешедшего к векам,

Театра Божьей милостью названье!

1924

«Вот солнце скрылось — луна не взошла…» (Puristeros)

«Вот солнце скрылось — луна не взошла.

Спеши к вервэне: от сумерек мгла.

Ступая тихо в сиреневой мгле,

Дай соты с медом, как выкуп земле.

Вокруг железом цветок очерти,

Рукою левой вервэну схвати.

И — выше в воздух! Повыше!» Вот так

Учили маги, кто жаждал быть маг:

«Натрешься ею — в руках твоих все.

Все, что желаешь. Теперь все — твое.

Она прогонит мгновенно озноб,

И просветлеет нахмуренный лоб.

Она врачует упорный недуг:

Она — экстаза и радости друг.

Заводит дружбу вервэны цветок,

Но только помни условленный срок:

Когда нет солнца, когда нет луны,

Коснись до стебля, — цветущей струны, —

И вмиг железом цветок очертя,

Рукою левой своей схватя,

Повыше в воздух. Повыше! Вот так».

— Теперь ты тайной владеющий маг!

1924

Veneris Vena

Вервэна, вена Венеры,

Напиток плымный любви!

Пою восторженно-смело

Благие свойства твои:

Ты так же, как и Омела,

Болезни можешь целить,

Злых духов загнать в пещеры,

Враждуюших примирить.

Ах, чтили тебя друиды,

И маги, и древний галл.

Не ты ль — украшенье термы?

Не страсти в тебе ль закал?

Ведь сок твой исполнен спермы,

И ты очищаешь дом,

Рассеиваешь обиды

Волшебным своим цветком.

Аркан Бесспорной Доктрины

(Их было ведь двадцать два)

Шестой обозначил цифрой

Тебя, Железняк-трава.

С той эры культурьи вихри

Поверья метнули в прах,

Но их аромат не сгинул

И вечно душист в веках.

Да, в дюжину Розенкрейцер

Магическую свою

Премудрость вложил Вервэну

В растительную семью.

Я славлю Венеры вену,

Будящую — как стихи —

Сарказм в лице европейца

И радость детей стихий!

1924

Внезапная горлом kpobь

Он нам сказал вчера: «Моя жена больна.

  Четвертый день лежит. Она — одна.

Быть может, съездим к ней?» — прибавил тихо мне

  И то же самое — моей жене.

И вот на станцию мы, подозвав авто,

  Не зная — ехали — где, как и что.

Он в электрический нас проводил вагон.

  Весь час пути был молчаливым он.

Лишь устремленные его в окно глаза

  Мягчила жалостливая слеза.

В прохладной комнате она встречала нас

  С лицом, которому — в иконостас.

О, голубеющая худоба его!

  Улыбка дрогнула: — «Я — ничего…

Сегодня бодрая…» Кивнув моей жене,

  Она осталась с ней наедине.

1928, март.

Закатные облака

По небу, точно хлопья ваты,

Плывут закатные облака.

Они слегка голубоваты

И лучезарны они слегка.

Мечты вплетаются в закаты

Из шелковистого далека.

Они слегка голубоваты

И лучезарны они слегка.

1929

Чего-то нет…

Мне хочется уйти куда-то,

В глаза кому-то посмотреть,

Уйти из дома без возврата

И там — там где-то — умереть.

Кому-то что-то о поэте

Споют весною соловьи.

Чего-то нет на этом свете,

Что мне сказало бы: «Живи!..»

1928

Локарно

Страна Гюго, страна Верхарна,

Край Данта и Шекспира край!

Вы заложили храм в Локарно,

Земной обсеменили рай…

Цветущие с дороги вехи

Влекут к себе издалека:

Вы позаботились о чехе,

Вы пригласили поляка.

Так! В неизбывной жажде мира

Вы совершили мудрый шаг:

Недаром семиструнна лира —

Отныне немец вам не враг…

Усемерив свои усилья,

Задавшись целью всеблагой,

Вселенной озарили крылья

Вы семицветною дугой.

В ней — верный знак, что день погожий

Ненастному на смену дню

Уже спешит. Склонись, прохожий:

Тебя крестом я осеню!

Пусть солнце в небе лучезарно

Еще не плещется, звеня…

Пусть! — веры символом Локарно

Нам озаряет сумрак дня!

1925

Литавры солнца

Стихи 1922–1934 гг.

Литавры солнца

Гремят лучистые литавры

Светила пламенного дня,