Том 4. Император Португальский. Возница. Предание о старом поместье. Перстень рыбака - [63]

— Мы проводили на покой не какого-нибудь знатного или высокопоставленного человека, — говорил он, — но, возможно, это был человек, обладавший самым горячим и щедрым сердцем в этой округе.

Когда пастор произнес это, люди снова посмотрели друг на друга, но теперь они уже выглядели удовлетворенными и довольными. Пастор был прав. Именно поэтому они и пришли на эти похороны.

Затем он также обратился с несколькими словами к Кларе Гулле. Ей выпало на долю больше родительской любви, чем кому-либо другому из тех, кого он знает, а такая любовь ниспосылает благословение.

Когда пастор сказал это, все люди посмотрели в сторону Клары Гулли, и их поразило то, что они увидели.

Казалось, слова пастора уже сбылись. Здесь, возле могилы своих родителей, стояла Клара Фина Гуллеборг из Скрулюкки, названная в честь самого солнца, сияющая и преображенная.

Она была так же прекрасна, как в то воскресенье, когда пришла в церковь в красном платье, а может быть, еще прекраснее.

― ВОЗНИЦА ― (перевод Н. Беляковой)

I

Умирает маленькая, хрупкая сестра Армии спасения.[8] Она получила чахотку и смогла протянуть всего один год. Почти до самого конца она продолжала выполнять свои обязанности, но, когда силы у нее окончательно иссякли, ее послали в санаторий. Она лечилась там несколько месяцев, но лучше ей не стало, и поняв под конец, что нет никакой надежды, она отправилась домой к матери, которая жила в собственном доме на окраине города. Теперь она в ожидании смерти лежит на постели в тесной комнатушке, в той самой, где жила в детстве и юности.

Ее мать сидит рядом, испуганная и печальная. Она настолько поглощена уходом за дочерью, что плакать ей недосуг. Подруга больной, работавшая с нею вместе, стоит у изголовья постели и тихо плачет. Взгляд ее, полный любви и сострадания, устремлен на лицо умирающей. Когда же глаза ее затуманиваются слезами, она резким движением вытирает их.

На маленьком неудобном стуле, который почему-то так нравился больной, что она постоянно возила его с собой, куда бы ни переезжала, сидит рослая женщина. На воротнике платья у нее вышита большая буква F.[9] Ей предлагали сесть на другое место, но она упорно предпочитала этот скверный стул, словно желая этим доказать свое внимательное отношение к больной.

Этот день не такой, как все дни, — стоит новогодний вечер. Небо висит серое и тяжелое. Тому, кто сидит дома, кажется, что погода холодная и ненастная, но стоит ему выйти на улицу, как его обдает на удивление теплый и ласковый воздух. Чернеет не покрытая снегом земля. Редкие белые снежинки падают на тротуар и тут же тают. Кажется, что вот-вот начнется сильный снегопад, но он никак не хочет начинаться. Видимо, снег и ветер не желают утруждать себя и бушевать в старом году, предпочитая сберечь силы для наступающего нового.

Что-то похожее творится и с людьми. Можно подумать, что им не хочется ничем заниматься. На улицах пустынно, в домах тихо. Напротив маленького дома, где лежит умирающая, находится участок земли — там начали забивать сваи под фундамент. Утром туда пришли рабочие. Они подняли молот, и он, падая, запел свою грохочущую песню труда. Но работали они недолго, скоро устали и ушли.

Со всем остальным творится то же самое. Несколько женщин с корзинами прошли торопливо за покупками к празднику. Но вскоре всякое движение в городе прекратилось. Детей, игравших на улице, позвали домой, велели им надеть выходное платье и сидеть дома. Лошадей, тянувших тяжелые возы, погнали в конюшни в городском предместье, где им предстоит отдыхать целые сутки. Чем ближе к вечеру, тем тише становится вокруг, под конец всякий шум прекратился, отчего людям, казалось, полегчало на душе.

— Хорошо, что она умрет в канун праздника, — говорит мать. — Скоро станет совсем тихо, и ничто не будет ей мешать.

Больная лежит в забытьи с самого утра, и три женщины, собравшиеся у ее постели, могут говорить что угодно, она их не слышит. Но, несмотря на это, можно легко определить, что ее состояние — не тупое беспамятство. В начале дня выражение ее лица много раз менялось. Оно отражало то удивление и испуг, то страдание и мольбу, а сейчас — сильный гнев, отчего оно кажется почему-то крупнее и в то же время красивее.

Маленькая сестра Армии спасения настолько преобразилась, что ее подруга, стоящая у изголовья постели, повернулась к своей начальнице и прошептала:

— Взгляните, капитан! Как красива сейчас сестра Эдит. Она похожа на королеву.

Рослая женщина поднимается с низенького стула, чтобы лучше рассмотреть лицо умирающей.

Видно, она до последнего дня привыкла видеть на лице маленькой сестры, даже усталой и больной, покорную и веселую мину. Пораженная переменой в лице Эдит, она не садится на стул, а продолжает стоять.

Сделав нетерпеливое движение, больная резко приподнимается и садится в постели, опираясь на подушки. На лице ее появилась печать неописуемого величия, и хотя губы ее не шевелятся, кажется, что с них готовы сорваться слова осуждения и презрения.

Мать смотрит на удивленных женщин.

— Вот такое с ней случается каждый день, — сказала она. — Разве не в этот час она обходила бедных?