Том 4. Император Португальский. Возница. Предание о старом поместье. Перстень рыбака - [49]

— Всего лишь то, что он заболел от тоски по дочери, которая уехала два года назад и не подает о себе никаких вестей.

— Это та, с которой приключилось несчастье…

— Надо же, ты это помнишь. Но отец убивается не из-за этого. Он не может перенести этой ужасной жестокости.

Эта словоохотливость становилась слишком опасной. Вряд ли отцу было полезно столько говорить.

— Знаете, что я думаю, пойду-ка я на тот дальний камень, — сказал сын. — Вон как вокруг него играет рыба.

Благодаря этому перемещению, он оказался на таком расстоянии, что старик уже не мог его слышать, и после этого они так ни разу и не разговаривали в течение всего утра. Но куда бы сын ни шел, он чувствовал, как за ним следят тусклые поблекшие глаза.

На этот раз он просто даже обрадовался, когда пришли гости.

Перед избой был накрыт стол, и, садясь ужинать, отец постарался отбросить все печали и заботы. Когда он был хозяином праздника, то прежний Уль Бенгтса проявлялся в нем настолько, что можно было представить себе, каким он был раньше.

Из Фаллы никто не пришел, но было заметно, что у всех мысли заняты Ларсом Гуннарссоном. Конечно, тут не было ничего удивительного, раз Ларса предупреждали именно об этом дне. Тут уж сыну Уль Бенгтсы пришлось выслушать об испытании по Закону Божьему и о том, как удивительно, что пастор говорил о долге перед родителями именно в тот вечер значительно больше, чем ему бы того хотелось. Тем не менее сын ничего не сказал, но старый Уль Бенгтса, должно быть, по лицу заметил, что он просто умирает от скуки, потому что обратился к нему.

— А что ты скажешь обо всем этом, Нильс? Ты, верно, сидишь и думаешь про себя, как странно, что Господь не написал заповеди для родителей, как вести себя по отношению к своим детям?

Это было так неожиданно для сына. Он почувствовал, что покраснел, словно его поймали на месте преступления.

— Но дорогой отец! — воскликнул он. — Я вовсе не думал и не говорил…

— Да, это правда, — прервал его старик и обратился к сидящим за столом. — Я знаю, что вам будет трудно поверить в то, что я скажу. Но это правда, что ни этот сын мой, ни жена его никогда не сказали мне грубого слова.

Старик ни к кому конкретно не обращал эти слова, и никто и не посчитал нужным ответить.

— Им пришлось пройти через тяжкие испытания, — продолжал Уль Бенгтса. — Они лишились большого богатства. Поведи я себя правильно, они могли бы сейчас быть господами. Но они никогда ни слова не сказали. И каждое лето приезжают навестить меня, чтобы показать, что не держат на меня зла.

Все лицо старика вновь помертвело, и голос стал очень спокойным. Сын не понимал, хочет ли он подвести к чему-то определенному или просто говорит ради того, чтобы что-то сказать.

— Это не то что эта Лиса, — сказал старик и показал на жену другого сына, у которой он жил. — Она каждый день ругает меня за то, что я растратил деньги.

Невестка вовсе не смутилась, а ответила ему с добродушным смехом:

— Так ведь и вы ругаете меня за то, что я не поспеваю латать дыры на одежде мальчишек.

— Да, это правда, — согласился старик. — Видите, мы не стесняемся друг друга, а говорим прямо. Мы можем говорить обо всем, и все, что есть у меня, — ее, а все, что есть у нее, — мое. И я уже начинаю думать, что она и есть мое истинное дитя.

Сын снова смутился и заволновался. К чему-то старик хотел его вынудить. Он ждал какого-то ответа. Но нельзя же было требовать, чтобы он отвечал тут, при посторонних.

Настоящим облегчением для сына Уль Бенгтсы было, когда, подняв глаза, он увидел, что возле калитки стоят Ларс Гуннарссон и его жена и что они собираются войти.

Но не только он, а и все присутствующие обрадовались, что они пришли. Теперь все вроде бы и забыли о всяких мрачных подозрениях.

Ларс с женой долго извинялись за опоздание: у Ларса так сильно болела голова, что они уж и не думали, что вообще смогут прийти. Теперь боль немного отпустила, и он решил попытаться пойти на праздник. Может быть, на людях ему и удастся забыть о своих муках.

У Ларса немного ввалились глаза и поубавилось волос у висков, но он был так же весел и общителен, как и в прошлом году. Он едва успел проглотить пару кусков, как они с сыном Уль Бенгтсы завели разговор о торговле лесом, о больших доходах и о данных в долг деньгах.

Окружавшие их мелкие людишки сидели в полной растерянности от таких крупных сумм и не осмеливались ничего сказать. Только старый Уль Бенгтса захотел вмешаться в разговор.

— Раз уж вы заговорили о деньгах, — сказал он, — интересно, припоминаешь ли ты, Нильс, ту долговую расписку на семнадцать тысяч риксдалеров, которую я получил от старого заводчика из Дувнеса. Если ты помнишь, она была утеряна и ее не удалось отыскать, когда я оказался в крайней нужде. Я все-таки написал заводчику и потребовал свои деньги, но получил ответ, что он при смерти. А после его смерти люди, занимавшиеся наследством, так и не смогли ничего найти в книгах о причитавшемся мне долге. Они сообщили мне, что, раз я не могу предъявить долговую расписку, они не считают возможным мне его выплатить. Мы искали эту расписку — и я, и мои сыновья, но так и не сумели найти ее.