Том 4. Чистое Сердце. Флибустьеры - [170]

— Еще сто унций, — повторил граф.

— Я понимаю. Сто унций — это прекрасная вещь! Но видите ли, кабальеро, я, во-первых, костеньо, житель берега, а, во-вторых, леперо. Жизнь в пустыне мне не подходит, она вредна для моего здоровья. Я дал себе слово бросить ее. Дорога отсюда в миссию Сан-Франциско трудная, надо идти по настоящей пустыне. Нет, это невозможно.

— Досадно, — холодно проговорил граф.

— Да.

— Так как я хотел предложить вам не сто, а двести унций.

— Ну? — насторожившись, переспросил его собеседник.

— Но так как вы отказываетесь — ведь вы отказываетесь, не правда ли? — то я, к моему сожалению, вынужден вас расстрелять.

— Неужели?! — с ужасом воскликнул леперо.

— Конечно, — продолжал граф невозмутимо. — Послушайте меня, любезнейший, вы очень ловкий человек, и если вы нашли в этом деле две стороны, то, кто вас знает, может быть, вы найдете и третью.

И прежде чем Кукарес успел что-либо сообразить, граф быстрым движением схватил пистолеты, которые лежали на столе.

Леперо побледнел.

— Позвольте, позвольте, кабальеро, — заговорил он неуверенным голосом. — Если уж вы так этого желаете, то я почувствовал бы себя глубоко несчастным, если бы не угодил вам. Я согласен на двести унций.

— Ну, вот так-то лучше! — тихо проговорил граф. — Я и сам был уверен, что мы в конечном счете поймем друг друга.

Он вынул из железной кассы золото. Стоя у кассы спиной к Кукаресу, граф не мог заметить той особенной улыбки, в которую сложились губы леперо. Если бы он увидел ее, то не стал бы в душе поздравлять себя с так легко доставшейся победой.

Глава XVIII НЕСКОЛЬКО ШАГОВ НАЗАД

Рассказ леперо, верный по своей сути, был совершенно неверен и ложен по своей форме. Имел ли он намерение обмануть графа Лорайля, читатель узнает позже.

Ускользнув так чудесно из рук апачей под стенами асиенды, как это описано нами выше в одной из предыдущих глав, Кукарес нырнул и, насколько хватило у него сил, плыл под водой, направляясь к середине реки. Вынырнув на поверхность, чтобы перевести дух, он огляделся. Он был один.

Кукарес подавил в себе крик радости и, подумав с минуту, изо всех сил поплыл по направлению к тому месту, где его уже некоторое время должен был ждать дон Марсиаль, предупрежденный его сигналом.

Несколько взмахов — и он достиг мелкого места, покрытого высокой травой. Здесь ждало его неожиданное счастье: его пирога, плывя по течению, пристала сюда вместе с несколькими корягами и вырванными деревьями.

Кукарес встал на ноги, без труда выплеснул из пироги набравшуюся воду и вывел ее на глубокое место. Пирога эта отличалась, как и вообще индейские пироги в той местности, чрезвычайной легкостью, она была сделана из березовой коры, снимаемой размачиванием срубленного березового ствола в теплой воде.

Едва пирога коснулась берега, как к его уху кто-то нагнулся и прошептал:

— Ты запоздал.

Кукарес чуть было не подпрыгнул от неожиданности, но тотчас же узнал дона Марсиаля. В двух словах леперо объяснил, что с ним произошло.

— Все идет к лучшему, теперь ты тут, — ответил Тигреро. — Спрячься в этих кустах и ни под каким видом не трогайся, пока я не приду.

С этими словами Тигреро быстро удалился.

Кукарес повиновался с большой охотой, тем более что неподалеку слышался шум ожесточенной битвы, происходившей в это время между апачами и французами.

Дон Марсиаль, как призрак, проскользнул к группе флорибондов, где его ожидала, вся дрожа, донья Анита.

Он был уже готов раздвинуть последние ветви, отделявшие его от девушки, как вдруг остановился: она была не одна.

Он услышал ее голос, прерывавшийся от волнения и гнева. Она говорила, обращаясь к кому-то короткими, резкими фразами.

Но к кому были обращены ее слова? Кто был этот человек, обнаруживший ее в таком месте, где она считала себя в полной безопасности? Человек этот, по-видимому, хотел заставить ее следовать за собою.

Тигреро весь превратился в слух.

Но он не мог тут же удержаться от гневного угрожающего движения. Он узнал по голосу того, кто говорил с доньей Анитой. Это был ее отец.

Все было потеряно.

Асиендадо пытался заставить свою дочь вернуться назад, приводя самые убедительные доводы, указывая ей на все опасности, которым она подвергла свою честь и жизнь. Относительно того, что заставило ее покинуть дом графа Лорайля и явиться сюда, он, по-видимому, не имел ни малейшего сомнения.

Донья Анита отказывалась следовать за отцом, ссылаясь на то, что они могут встретиться с каким-нибудь отошедшим в сторону индейцем и таким образом подвергнуться уже совсем нежелательной опасности.

Дон Марсиаль ударил себя по лбу, на губах его появилась усмешка, в глазах засветился огонь, и он быстро удалился по направлению к берегу.

Битва тем временем продолжалась. Иногда казалось, что она приближается, в ушах раздавались вопли и проклятия раненых. По временам, как гром, раздавался пушечный выстрел, и ядро, свистя и шипя, проносилось над головами сражающихся, по большей части не принося никому вреда, возбуждая лишь ужас в тех, кому впервые приходилось видеть настоящую битву.

— Умоляю именем Бога, всеми святыми, моя дорогая дочь, — уже ласково, но тем не менее настойчиво продолжал дон Сильва, — идем, нельзя терять ни минуты, через несколько секунд, быть может, возвращение будет уже невозможным. Идем, умоляю тебя.