Том 4. Черный карлик ; Пуритане - [18]

   —     Я молю бога о том же, дорогая Люси, — отвечала Изабелла, — но боюсь, что теперь, когда здоровье твоего отца так пошатнулось, он не сможет дать отпор всем тем попыткам, которые немедленно будут предприняты, чтобы вернуть несчастную беглянку.

   —      Боюсь, что так, — отвечала мисс Айлдертон, — но все-таки мы обсудим все это и что-нибудь придумаем. По всей видимости, твой отец и его гости целиком поглощены каким-то таинственным заговором. Недаром в замок приносят какие-то письма, приезжают и таинственно исчезают какие-то незнакомцы. Недаром там собирают и чистят оружие, и повсюду царит суета, а все мужчины ходят мрачными и озабоченными. Так вот, если положение станет опасным, мы всегда сможем устроить наш собственный маленький заговор. Пусть джентльмены не думают, что заговоры — это только их дело. У нас есть сообщник, которому я спокойно доверюсь.

   —   Не Нэнси ли это?

   —      Что ты? Нэнси — порядочная девушка и очень к тебе привязана, но заговорщица из нее никудышная — вроде Рено или других мелких заговорщиков из «Спасенной Венеции». Нет, нет, у нас есть свой Джафир или Пьер — если этот персонаж тебе больше по душе... Я вот знаю, что упоминание о нем будет тебе приятно, но как-то не решаюсь назвать его, так как боюсь тебя раздосадовать. А сама ты не догадываешься, кто это? В его имени сочетаются два слова: «орел» и «скала»,— но не английское слово «орел», а нечто похожее на его шотландский вариант.

   —      Уж не на молодого ли Эрнсклифа ты намекаешь? — зардевшись, воскликнула мисс Вир.

   —      На кого же еще мне намекать? — отвечала Люси. — Не секрет, что Джафиров и Пьеров у нас раз-два и обчелся, а всяких Рено и Бедамаров хоть отбавляй.

   —      Что за нелепости ты говоришь, Люси! Пьесы да романы совсем вскружили тебе голову. Ты же знаешь, что я никогда не выйду замуж без согласия отца, и отец никогда не согласится на мой брак с человеком, о котором ты говоришь. А потом, кроме твоих сумасбродных предположений и догадок, мы ничего толком не знаем о намерениях Эрнсклифа и вдобавок ко всему эта роковая ссора...

   —     В которой был убит его отец, — подхватила Люси. — Но ведь это было так давно! И к тому же, я надеюсь, миновало время кровавых междоусобиц, когда вражда между двумя семьями переходила от отца к сыну, подобно испанской игре в шахматы, и каждое новое поколение совершало одно-два убийства только для того, чтобы не дать вражде угаснуть. Нынче мы относимся к ссорам точно так же, как к платьям: примеряем их и изнашиваем до того, что от них ничего не остается. Так что думать о распрях наших отцов столь же глупо, как надевать доставшиеся нам от них в наследство штаны или камзолы.

   —     Ты рассуждаешь слишком легкомысленно, Люси, — отвечала мисс Вир.

   —     Нисколько. Рассуди сама. Ведь никто никогда не считал, что именно твой отец нанес этот смертельный удар, хотя он и участвовал в схватке. Кроме того, в прежние времена после взаимной резни кланы порой совсем были не прочь породниться. Так что рука какой-нибудь дочери или сестры часто становилась залогом их примирения. Ты вот смеешься над моим пристрастием к романтическим историям, а я все равно считаю, что ты больше чем кто-нибудь другой заслуживаешь, чтобы тебя и твои переживания описали в каком-нибудь романе. И я уверена, что проницательный читатель сразу бы понял, что любовь между тобой и Эрнсклифом предопределена именно вследствие того препятствия, которое ты считаешь непреодолимым.

   —     Но времена романтических любовных историй прошли. Ныне царит печальная действительность, ибо вот перед нами замок Эллисло.

   —     И вот перед нами сэр Фредерик Лэнгли, который ждет у ворот замка, чтобы помочь дамам сойти с лошадей. Для меня он омерзительнее всякой жабы. Назло ему я отдам лошадь старому конюху Хорсингтону.

   Говоря это, молодая женщина пустила лошадь вперед галопом и, с легким кивком проехав мимо сэра Фредерика Лэнгли, готовившегося было взять ее коня под уздцы, спрыгнула прямо в объятия старого конюха. Изабелла охотно сделала бы то же самое, но не посмела: рядом стоял ее отец, и его обычно суровое лицо помрачнело от неудовольствия, так что ей волей-неволей пришлось принять ухаживания ненавистного ей поклонника.

Глава VI

Пусть никто не называет

нас, телохранителей ночи,

дневными грабителями; пусть зовут

нас лесничими Дианы, рыцарями

мрака, любимцами луны.

«Генрих IV», ч. I

    Остаток дня, который ознаменовался встречей с молодыми женщинами, отшельник провел в своем садике. Вечером он снова вышел посидеть на любимом камне. Солнце, заходившее за холмистую гряду облаков, отбрасывало мрачные отблески на пустошь и окрашивало в темный пурпур силуэты поросших вереском гор, которые окружали эту пустынную местность. Карлик сидел, наблюдая за сгущавшимися и наплывавшими друг на друга массами облаков. В зловещих лучах заходившего светила, падавших на его одинокую и неуклюжую фигуру, его можно было принять за злого духа надвигающейся грозы или гнома, вызванного из недр земных содроганием почвы, возвещавшим об ее приближении. Пока он сидел и разглядывал хмурое грозовое небо, к нему быстро подъехал всадник. Он остановил коня — как бы для того, чтобы дать ему немного отдышаться, — и поклонился отшельнику с дерзким и в то же время как бы смущенным видом.