Том 3. Восхождения. Змеиные очи - [29]

Томительно горя.

Но путь науки строгой

Я в юности отверг,

И вольною дорогой

Пришёл я в Нюренберг.

На площади казнили:

У чьих-то смуглых плеч

В багряно-мглистой пыли

Сверкнул широкий меч.

Меня прельстила алость

Казнящего меча

И томная усталость

Седого палача.

Пришел к нему, учился

Владеть его мечом,

И в дочь его влюбился,

И стал я палачом.

Народною боязнью

Лишённый вольных встреч,

Один пред каждой казнью

Точу мой тёмный меч.

Один взойду на помост

Росистым утром я,

Пока спокоен дома

   Строгий судия.

Свяжу верёвкой руки

У жертвы палача.

О, сколько тусклой скуки

В сверкании меча!

Удар меча обрушу,

И хрустнут позвонки,

И кто-то бросит душу

В размах моей руки.

И хлынет ток багряный,

И, тяжкий труп влача,

Возникнет кто-то рдяный

И тёмный у меча.

Не опуская взора,

Пойду неспешно прочь

От скучного позора

В мою дневную ночь.

Сурово хмуря брови,

В окошко постучу,

И дома жажда крови

Приникнет к палачу.

Мой сын покорно ляжет

На узкую скамью.

Опять верёвка свяжет

   Тоску мою.

Стенания и слезы, –

Палач – везде палач.

О, скучный плеск берёзы!

О, скучный детский плач!

Кто знает, сколько скуки

В искусстве палача!

Не брать бы вовсе в руки

Тяжёлого меча!

Лунная колыбельная

Я не знаю много песен, знаю песенку одну.

Я спою её младенцу, отходящему ко сну.

Колыбельку я рукою осторожною качну.

Песенку спою младенцу, отходящему ко сну.

Тихий ангел встрепенётся, улыбнётся, погрозится шалуну,

И шалун ему ответит: «Ты не бойся, ты не дуйся, я засну».

Ангел сядет к изголовью, улыбаясь шалуну.

Сказки тихие расскажет отходящему ко сну.

Он про звёздочки расскажет, он расскажет про луну,

Про цветы в раю высоком, про небесную весну.

Промолчит про тех, кто плачет, кто томится в полону,

Кто закован, зачарован, кто влюбился в тишину.

Кто томится, не ложится, долго смотрит на луну,

Тихо сидя у окошка, долго смотрит в вышину, –

Тот поникнет, и не крикнет, и не пикнет, и поникнет в глубину,

И на речке с лёгким плеском круг за кругом пробежит волна в волну.

Я не знаю много песен, знаю песенку одну,

Я спою её младенцу, отходящему ко сну,

Я на ротик роз раскрытых росы тихие стряхну,

Глазки-светики-цветочки песней тихою сомкну.

«Всё было беспокойно и стройно, как всегда…»

Всё было беспокойно и стройно, как всегда,

И чванилися горы, и плакала вода,

И булькал смех девичий в воздушный океан,

И басом объяснялся с мамашей грубиян,

Пищали сто песчинок под дамским башмаком,

И тысячи пылинок врывались в каждый дом.

Трава шептала сонно зелёные слова.

Лягушка уверяла, что надо квакать ква.

Кукушка повторяла, что где-то есть ку-ку,

И этим нагоняла на барышень тоску,

И, пачкающий лапки играющих детей,

Побрызгал дождь на шапки гуляющих людей,

И красили уж небо в берлинскую лазурь,

Чтоб дети не боялись ни дождика, ни бурь,

И я, как прежде, думал, что я – большой поэт,

Что миру будет явлен мой незакатный свет.

«Жизнь моя, змея моя!..»

Жизнь моя, змея моя!

От просторов бытия

К тесным граням жития

Перенёс тебя и я,

Воды хладные лия,

Вина сладкие пия,

Нити тонкие вия,

Струны звонкие бия, –

Жизнь моя, моя змея!

«Моею кровью я украшу…»

Моею кровью я украшу

Ступени, белые давно.

Подставьте жертвенную чашу,

И кровь пролейте, как вино.

Над дымной и тяжёлой чашей

Соединяйтесь, – я зову.

Здесь, в чаше, капли крови вашей,

А на ступенях я живу.

Обжёг я крылья серафимам,

Оберегавшим древний храм,

И восхожу багровым дымом

К давно затворенным дверям.

Смелее ставьте ваши ноги

На пятна красные мои,

И умножайте на дороге

Багряно жаркие струи.

Что было древней, тёмной кровью,

То будет новое вино,

И молот, поднятый любовью,

Дробит последнее звено.

«Что было, будет вновь…»

  Что было, будет вновь,

Что было, будет не однажды.

  С водой смешаю кровь

Устам, томящимся от жажды.

  Придёт с высоких гор.

Я жду. Я знаю, – не обманет.

  Глубок зовущий взор.

Стилет остёр и сладко ранит.

  Моих коснется плеч.

Приникнет в тайне бездыханной.

  Потом затопит печь,

И тихо сядет ждать за ванной.

  Звенящие струи

Прольёт, открыв неспешно краны,

  И брызнет на мои

Легко означенные раны.

  И дверь мою замкнёт,

И тайной зачарует стены,

  И томная войдёт

В мои пустеющие вены.

  С водой смешаю кровь

Устам, иссохнувшим от жажды.

  Что было, будет вновь.

Что было, будет не однажды.

Чёртовы качели

В тени косматой ели,

Над шумною рекой

Качает чёрт качели

Мохнатою рукой.

Качает и смеётся,

  Вперёд, назад,

  Вперёд, назад.

Доска скрипит и гнётся,

О сук тяжёлый трётся

Натянутый канат.

Снуёт с протяжным скрипом

Шатучая доска,

И чёрт хохочет с хрипом,

Хватаясь за бока.

Держусь, томлюсь, качаюсь,

  Вперёд, назад,

  Вперёд, назад,

Хватаюсь и мотаюсь,

И отвести стараюсь

От чёрта томный взгляд.

Над верхом тёмной ели

Хохочет голубой:

«Попался на качели,

Качайся, чёрт с тобой».

В тени косматой ели

Визжат, кружась гурьбой:

«Попался на качели,

Качайся, чёрт с тобой».

Я знаю, чёрт не бросит

Стремительной доски,

Пока меня не скосит

Грозящий взмах руки,

Пока не перетрётся,

Крутяся, конопля,

Пока не подвернётся

Ко мне моя земля.

Взлечу я выше ели,

И лбом о землю трах.

Качай же, чёрт, качели,

Всё выше, выше… ах!

«Под сенью тилий и темал…»

Под сенью тилий и темал,

Склонясь на белые киферы,

Я, улыбаясь, задремал

В объятьях милой Мейтанеры,

И, затаивши два огня

В очах за синие зарницы,

Она смотрела на меня

Сквозь дымно-длинные ресницы.