Том 3. Стихотворения и поэмы 1907–1921 - [16]

Нет, я одна на целом свете!..

Я отвернулась и прошла.

Или мой вид внушает жалость?

Или понравилась ему

Лица печального усталость?

Иль просто — скучно одному?..

Нет, лучше я глаза закрою:

Он строен, он печален; пусть

Не ляжет между ним и мною

Соединяющая грусть…

Но чувствую: он за плечами

Стоит, он подошел в упор…

Ему я гневными речами

Уже готовлюсь дать отпор, —

И вдруг, с мучительным усильем,

Чуть слышно произносит он:

«О, не пугайтесь. Здесь в могиле

Ребенок мой похоронен».

Я извинилась, выражая

Печаль наклоном головы;

А он, цветы передавая,

Сказал: «Букет забыли вы». —

«Цветы я в память встречи с вами

Ребенку вашему отдам…»

Он, холодно пожав плечами,

Сказал: «Они нужнее вам».

Да, я винюсь в своей ошибке,

Но… не прощу до смерти (нет!)

Той снисходительной улыбки,

С которой он смотрел мне вслед!

Август 1914

Перед судом

Что́ же ты потупилась в смущеньи?

Погляди, как прежде, на меня.

Вот какой ты стала — в униженьи,

В резком, неподкупном свете дня!

Я и сам ведь не такой — не прежний,

Недоступный, гордый, чистый, злой.

Я смотрю добрей и безнадежней

На простой и скучный путь земной.

Я не только не имею права,

Я тебя не в силах упрекнуть

За мучительный твой, за лукавый,

Многим женщинам сужденный путь…

Но ведь я немного по-другому,

Чем иные, знаю жизнь твою,

Более, чем судьям, мне знакомо,

Как ты очутилась на краю.

Вместе ведь по краю, было время,

Нас водила пагубная страсть,

Мы хотели вместе сбросить бремя

И лететь, чтобы потом упасть.

Ты всегда мечтала, что, сгорая,

Догорим мы вместе — ты и я,

Что дано, в объятьях умирая,

Увидать блаженные края…

Что же делать, если обманула

Та мечта, как всякая мечта,

И что жизнь безжалостно стегнула

Грубою веревкою кнута?

Не до нас ей, жизни торопливой,

И мечта права, что нам лгала. —

Всё-таки, когда-нибудь счастливой

Разве ты со мною не была?

Эта прядь — такая золотая

Разве не от старого огня? —

Страстная, безбожная, пустая,

Незабвенная, прости меня!

11 октября 1915

Антверпен

Пусть это время далеко́,

Антверпен! — И за морем крови

Ты памятен мне глубоко…

Речной туман ползет с верховий

Широкой, как Нева, Эско.

И над спокойною рекой

В тумане теплом и глубоком,

Как взор фламандки молодой,

Нет счета мачтам, верфям, докам,

И пахнет снастью и смолой.

Тревожа водяную гладь,

В широко стелющемся дыме

Уж якоря готов отдать

Тяжелый двухмачтовый стимер:

Ему на Конго курс держать…

А ты — во мглу веков глядись

В спокойном городском музее:

Там царствует Квентин Массис;

Там в складки платья Саломеи

Цветы из золота вплелись…

Но всё — притворство, всё — обман:

Взгляни наверх… В клочке лазури,

Мелькающем через туман,

Увидишь ты предвестье бури —

Кружащийся аэроплан.

5 октября 1914

«Похоронят, зароют глубоко…»

Похоронят, зароют глубоко,

Бедный холмик травой порастет,

И услышим: далёко, высоко

На земле где-то дождик идет.

Ни о чем уж мы больше не спросим,

Пробудясь от ленивого сна.

Знаем: если не громко — там осень,

Если бурно — там, значит, весна.

Хорошо, что в дремотные звуки

Не вступают восторг и тоска,

Что от муки любви и разлуки

Упасла гробовая доска.

Торопиться не надо, уютно;

Здесь, пожалуй, надумаем мы,

Что́ под жизнью беспутной и путной

Разумели людские умы.

18 октября 1915

«На улице — дождик и слякоть…»

На улице — дождик и слякоть,

Не знаешь, о чем горевать.

И скучно, и хочется плакать,

И некуда силы девать.

Глухая тоска без причины

И дум неотвязный угар.

Давай-ка наколем лучины,

Раздуем себе самовар!

Авось, хоть за чайным похмельем

Ворчливые речи мои

Затеплят случайным весельем

Сонливые очи твои.

За верность старинному чину!

За то, чтобы жить не спеша!

Авось, и распарит кручину

Хлебнувшая чаю душа!

10 декабря 1915

«Ты твердишь, что я холоден, замкнут и сух…»

Ты твердишь, что я холоден, замкнут и сух,

Да, таким я и буду с тобой:

Не для ласковых слов я выковывал дух,

Не для дружб я боролся с судьбой.

Ты и сам был когда-то мрачней и смелей,

По звезда́м прочитать ты умел,

Что грядущие ночи — темней и темней,

Что ночам неизвестен предел.

Вот — свершилось. Весь мир одичал, и окрест

Ни один не мерцает маяк.

И тому, кто не понял вещания звезд, —

Нестерпим окружающий мрак.

И у тех, кто не знал, что прошедшее есть,

Что грядущего ночь не пуста, —

Затуманила сердце усталость и месть,

Отвращенье скривило уста…

Было время надежды и веры большой —

Был я прост и доверчив, как ты.

Шел я к людям с открытой и детской душой,

Не пугаясь людской клеветы…

А теперь — тех надежд не отыщешь следа,

Всё к далеким звездам унеслось.

И к кому шел с открытой душою тогда,

От того отвернуться пришлось.

И сама та душа, что, пылая, ждала,

Треволненьям отдаться спеша, —

И враждой, и любовью она изошла,

И сгорела она, та душа.

И остались — улыбкой сведенная бровь,

Сжатый рот и печальная власть

Бунтовать ненасытную женскую кровь,

Зажигая звериную страсть…

Не стучись же напрасно у плотных дверей,

Тщетным стоном себя не томи:

Ты не встретишь участья у бедных зверей,

Называвшихся прежде людьми.

Ты — железною маской лицо закрывай,

Поклоняясь священным гробам,

Охраняя железом до времени рай,

Недоступный безумным рабам.

9 июня 1916

Арфы и скрипки (1908–1916)

«Свирель запела на мосту…»

Свирель запела на мосту,

  И яблони в цвету.

И ангел поднял в высоту

  Звезду зеленую одну,

И стало дивно на мосту

Смотреть в такую глубину,