Том 3 - [22]

Что ж дрожит полярной ночью,

Разорвав рубаху в клочья,

Онемевшая мечта?

В шахте

Жизнь, дорожащая мгновеньем,

Где напряжен до боли слух,

Где даже ветра дуновенье

И то захватывает дух.

Нет, не затем я рос все выше,

Чтоб, упираясь в потолок,

Паденье этой тяжкой крыши

Сдержать и выдержать я мог.

Того чудовищного веса

Свисающего потолка

Не удержать крепежным лесом

Хотя б и лучшего стиха.

Но рифм пугливое смещенье

И треск ломающихся строф

Звучит сигналом приближенья

Неотвратимых катастроф.

И кто успеет двинуть бровью

И доберется до норы,

Покамест грохнет, рухнет кровля

И слышен грузный вздох горы.

Предупрежден моей судьбою,

Где хруст костей — ему сигнал,

Он припадет к груди забоя,

Чтоб уцелеть от гнева скал.

И, стоя в каменной метели,

Белее меловых пород,

Поймет мои мечты и цели,

Мою беспомощность поймет.

И возвратит свое значенье

Тому, что звал он пустяком,

Пустым воскресным развлеченьем,

А не спасительным стихом.

Златые горы

Когда я плелся еле-еле

На зов обманный огонька,

В слепящей и слепой метели

Меня вела моя тоска.

Я повторял твои простые,

Твои прощальные слова.

Кружились горы золотые,

Моя кружилась голова.

В голодном головокруженье,

В знобящей дрожи рук и ног

Двоилось каждое движенье

Ветрам упрямым поперек.

Но самой слабости сердечной

Такая сила придана,

Что будь метель — метелью вечной,

Со мной не сладила б она.

Мне все казалось — вместе, рядом

С тобой в пурге вдвоем идем,

Глядим двойным горячим взглядом

На землю, залитую льдом.

И вдвое я тогда сильнее,

И вдвое тверже каждый шаг.

Пускай и боль вдвойне больнее —

Мне легче севером дышать.

Едва ли, впрочем, в той метели

Хотя б один бывает звук

Похож на стон виолончели,

На глубину скрипичных мук.

Но мы струне не очень верим,

И жизни выгодно сейчас

Реветь на нас таежным зверем,

Пургой запугивая нас.

Я верю в жизнь любой баллады,

Любой легенды тех веков,

Какие смело в двери ада

Входили с томиком стихов.

Я приведу такие сказки,

Судьбу Танкредов и Армид,

И жизнь пред ними снимет маску

И сходством нас ошеломит.

* * *

Я с отвращением пишу,

Черчу условленные знаки…

Когда б я мог карандашу

Велеть не двигаться к бумаге!

Не успеваю за моей

В губах запутавшейся злостью,

Я испугался бы гостей,

Когда б ко мне ходили гости.

И в угол из угла стихи

Шагают, точно в одиночке.

И не могу поднять руки,

Чтобы связать их крепкой строчкой.

Чтоб оттащить их в желтый дом,

В такую буйную палату,

Где можно бредить только льдом,

Где слишком много виноватых.

* * *

Говорят, мы мелко пашем,

Оступаясь и скользя.

На природной почве нашей

Глубже и пахать нельзя.

Мы ведь пашем на погосте,

Разрыхляем верхний слой.

Мы задеть боимся кости,

Чуть прикрытые землей.

* * * [32]

Мы ночи боимся напрасно —

Цветы изменяют свой цвет

Затем, чтобы славить согласней

Полуночный, лунный ли свет.

Хочу, чтобы красок смятенье

И смену мгновенную их

На коже любого растенья

Поймал мой внимательный стих.

Оттенки тех огненных маков,

Чернеющих в лунных лучах,

Как рукопись полная знаков,

Еще не прочтенных в ночах.

Что резало глаз и пестрело,

Теперь для того смягчено,

Чтоб смело из ночи смотрело

В раскрытое настежь окно.

И встретится с ищущим взглядом,

И в дом мой поспешно войдет

Шагать и поддакивать рядом,

Покамест не рассветет.

* * * [33]

О тебе мы судим разно.

Или этот емкий стих

Только повод для соблазна,

Для соблазна малых сих.

Или он пути планетам

Намечает в той ночи,

Что злорадствует над светом

Догорающей свечи.

Может, в облике телесном,

В коже, мышцах и крови

Показалось слишком тесно

Человеческой любви.

Может, пыл иносказанья

И скрывает тот секрет

Прометеева страданья,

Зажигающего свет.

И когда б тому порукой

Был огарок восковой,

Осветивший столько муки,

Столько боли вековой.

Романс

В заболоченной Чукотке,

У вселенной на краю

Я боюсь одной чахотки —

Слишком громко я пою,

Доставая из-под спуда,

Из подполья злого дня

Удивительные руды

С содержанием огня.

Для моих усталых легких

Эти песни — тяжелы.

Не найду мелодий легких

Средь сырой болотной мглы.

Кровь густая горлом хлынет,

Перепачкав синий рот,

И у ног моих застынет,

Не успев всосаться в лед.

* * * [34]

Вернувшись в будни деловые

С обледенелых синих скал,

Сегодня, кажется, впервые

Я о тайге затосковал.

Там измерять мне было просто

Все жизни острые углы,

Там сам я был повыше ростом

Среди морозной, жгучей мглы,

Где люди, стиснутые льдами,

В осатанелом вое вьюг

Окоченевшими руками

Хватались за Полярный круг.

И где подобные миражи

Не сказка и не болтовня,

Подчас ясней бывали даже

Видений яви, света, дня.

Где руки — мне, прощаясь, жали

Мои умершие друзья,

Где кровью налиты скрижали

Старинной книги бытия.

И где текли мужские слезы,

Мутны, покорны и тихи,

Где из кусков житейской прозы

Сложил я первые стихи.

* * *

Вернись на этот детский плач,

Звенящий воем вьюг,

Мой исповедник, мой палач,

Мой задушевный друг.

Пусть все надежды, все тщеты,

Скользящие с пера,

Ночное счастье — только ты

До раннего утра.

Прости мне бедность языка,

Бессилие мое,

И пребывай со мной, пока

Я доскажу свое

* * *

Ты смутишься, ты заплачешь,

Ты загрезишь наяву.

Ты души уже не спрячешь

По-июльскому — в траву.

И листы свои капуста

Крепко сжала в кулаки,

И в лесу светло и пусто,

И деревья — высоки.

Раскрасневшаяся осень

Цепенеет на бегу,

Поскользнувшись на откосе

В свежевыпавшем снегу.

* * *

Упоительное бегство

Прямо с поезда — и в лес,