Том 3. Романы - [177]

— Пустяки!

Молодой гигант устроился поудобнее на земле у крейцкопфа, поставил перед собой лампочку и, развернув коричневую бумагу, с аппетитом посмотрел на толстый ломоть хлеба с салом.

— Ты из-за меня не задерживайся!

Станда торопливо грузит уголь в пустую вагонетку, временами поглядывая на приятеля; тот сидит, свесив голову над нетронутым ломтем хлеба, и морщит лоб.

Станда перестал грузить.

— Тебе нехорошо, Енда?

— Сало воняет, — брезгливо говорит крепильщик и тщательно завертывает хлеб в бумагу. — Я не стану его есть.

Станда снова взялся за лопату, и Матула, пыхтя, застучал по скобе.

Из завала возвращается дед Суханек и стаскивает маску.

— Господи Иисусе, ребята! — вздыхает он и трет высохшими ручками лицо. — Ну и работа! Ну и работа!

Теперь очередь Адама идти в обрушенный штрек; Пепек гремит там лопатой и раз за разом выбрасывает вырубленную породу, так что Станда не успевает складывать ее в вагонетку. «Пепек замечательный, — думает Станда, — как он здорово действует лопатой в тучах пыли, черный и блестящий, точно вытесанный из гранита… чертушка этакий… циклоп прямо какой-то». И изнемогающий Станда с удвоенной силой налегает на лопату.

Он уже вывозит вторую полную вагонетку, поставил на поворотный круг, но тот не поддается.

— Я сейчас тебе помогу, — говорит крепильщик.

— Отстань, — сопит Станда, дергая тележку.

— Здесь чем-то воняет, — ворчит крепильщик. — Станда, что это за вонь?

— Тебе кажется, — замечает Суханек. — Чему тут вонять?

Мартинек морщит нос.

— Не знаю, а что-то чувствую… Черт возьми, вот так шишку я себе посадил, — улыбается он, ощупывая темя.

— Стукнуло тебя, что ли?

— Да, балкой. Я хотел ее заменить…

— Тогда понятно, — успокоительно замечает дед Суханек. — От этого тебе и кажется. У тебя, брат, сотрясение мозга. Как-то раз Фалтысу, зятю моему, на голову кусок угля свалился, так ему тоже все казалось, будто воняет. Потом ему стало плохо, и он лежал несколько дней — сотрясение мозга, что ли. Погоди, и тебе скоро плохо станет.

— Мне? — удивился Мартинек. — Чего тебе в голову не взбредет, мне никогда еще плохо не было. Что ж, пойду-ка я опять работать.

А Пепек не перестает выбрасывать лопатой пустую породу из этой паршивой дыры; иной раз вылезет, сдернет маску и, тяжело дыша, безбожно ругается; он взмок от пота, от угольной пыли стал черным, как графит, и жадно, с бульканьем пьет содовую воду, которую приносит сюда бледный человек, сидящий у вентиляционных дверей. Через каждые десять минут из клубов пыли выныривают дед Суханек или Адам, руки у них трясутся после работы отбойным молотком, они с трудом стаскивают резиновые морды; а после того пьют, как загнанные, изнеможенно переводя дух, и им не до разговоров. Что же, подают ли еще сигналы те трое? А кто его знает; когда на башке у тебя маска, то ничего не слышно — разве только как воздух свистит да отбойный молоток грохочет

— А здесь уже нет газов? — неуверенно спрашивает Станда.

— Есть, как не быть, но они держатся внизу, у почвы, понимаешь? Ханс сам следит, насколько они подымаются. Наверно, теперь тут их будет по пояс, вот как.

У Станды мучительно болит голова, бьется сердце, и его душит тоска. Запальщику тоже не по себе — он точно чего-то ждет; ни на кого даже не покрикивает больше, ходит озабоченно, стиснув зубы, и прислушивается. Хансен то и дело поднимает свою контрольную лампочку; постоит минутку, наставит ухо, улавливая отдаленный лай отбойного молотка, кивнет и снова вышагивает; он идет, опустив голову, на переносице у него появилась морщина, он крепко сжал губы и все крутит лампочкой, точно играет с тенями. Только Мартинек и Матула спокойно стучат по бревнам и все переговариваются.

— Подтолкни ко мне! Можешь подать туда? Ну, ну, еще немножко!

Станда грузит уже четвертую вагонетку; ноги у него подкашиваются от слабости, голова кружится. Еще эту вагонетку — и я, кажется, свалюсь. Адам прислонился к стенке, тяжело дыша и вытирая ладонями пот; вдруг он нагибается за лопатой и начинает помогать Станде.

— Хватит с тебя, — гудит Адам и снова прислоняется к стене. — Вези.

Станда из последних сил толкает вагонетку на поворотный круг и старается повернуть его; но навстречу ему приближается, поблескивая, огонек — это Хансен бредет, опустив голову и раскачивая контрольную лампочку. Станда ждет, пока Ханс пройдет; и вдруг ему чудится, что за Хансом внезапно вздыбилась почва…

Тяжко, гулко загрохотало, содрогнулся весь штрек; и сразу затрещала крепь. Станду чуть не сбило с ног страшным толчком воздуха, но он еще видит, как в летучем вихре пыли крутится Хансен и как над ним лопается и валится на него перекладина.

— Берегись! — взревел Станда и бросился, чтобы подхватить балку голыми руками. И вдруг пронизывающая боль, Станда еще слышит свой собственный нечеловеческий вопль, — и конец, он куда-то валится; и Станда потерял сознание.

XXII

Первое, что он услышал, придя в себя, были чьи-то торопливые слова:

— Приподымите ему ноги, чтобы кровь прилила к голове.

Станда открыл глаза и увидел, как из мрака к нему наклоняется длинное лицо Адама с внимательно моргающими, ввалившимися глазами.