Том 3. Позолоченный век - [56]

После нескольких встреч с Вашингтоном сенатор предложил ему поехать с ним в столицу в роли его личного секретаря и секретаря его комиссии; предложение было принято с восторгом.

Воскресенье застало Дилуорти еще в Хоукае. Он посетил церковь и поднял дух достойного и ревностного пастыря своим сочувствием к его трудам и расспросами о благочестии паствы. Оказалось, что паства не очень благочестива, и добряк священник с грустью подумал о том, насколько ему было бы легче, будь у него поддержка такого человека, как сенатор Дилуорти.

— Я рад был убедиться, дорогой сэр, — сказал сенатор, — что вы разъясняете основополагающие догматы веры. Только из-за пренебрежения к догматам в нашей стране столько людей отходит от церкви! Я рад был бы увидеть вас в Вашингтоне — священником при сенате, например.

Старик невольно почувствовал себя польщенным, и можно ли удивляться, что впоследствии среди безрадостных своих трудов он часто начинал мечтать о том времени, когда его, быть может, вызовут в Вашингтон и назначат священником при сенате, — и на душе у него сразу становилось светлее. Во всяком случае, похвала сенатора сослужила ему хоть одну службу: она подняла его в глазах жителей Хоукая.

В это воскресенье Лора пошла в церковь одна, и домой ее провожал мистер Брайерли. Часть пути они прошли вместе с генералом Босуэлом и сенатором Дилуорти, и генерал представил молодых людей сенатору. У Лоры были свои причины искать знакомства с сенатором, а Дилуорти был не из тех, кто мог остаться безразличным к ее чарам. За время короткой прогулки скромная красавица так понравилась сенатору, что он заявил о своем намерении нанести ей визит на другой же день. Гарри выслушал его слова довольно мрачно, а когда сенатор отошел, обозвал его «старым дураком».

— Фи, — недовольно протянула Лора, — неужели вы ревнуете? Он очень приятный собеседник. А вас он назвал многообещающим молодым человеком.

На следующий день сенатор и в самом деле нанес Лоре визит и ушел, окончательно убедившись в собственной неотразимости. Во время пребывания в Хоукае он вновь и вновь встречался с Лорой и все больше подпадал под обаяние ее красоты, которое испытывал на себе каждый, кому случалось увидеть ее хоть раз.

Пока сенатор оставался в городе, Гарри был вне себя от ярости; он утверждал, что женщины готовы бросить любого человека ради более крупной добычи и что его неудача объясняется только появлением сенатора. Красота Лоры доводила беднягу до безумия, и от досады он готов был размозжить себе голову. Возможно, Лоре и доставляли удовольствие его муки, но она утешала его ласковыми словами, которые только разжигали его пыл, а она улыбалась про себя, вспоминая, что, твердя ей о своей любви, он ни разу не заговорил о браке… Должно быть, этот пылкий юноша просто еще не думал о женитьбе… Во всяком случае, когда он наконец уехал из Хоукая, он был так же далек от этой мысли, как и раньше. Но страсть настолько захватила его, что теперь от него можно было ожидать любого, самого отчаянного поступка.

Лора простилась с ним с нежностью и сожалением, которые, однако, ничуть не нарушили ни ее душевного покоя, ни ее планов. Приезд сенатора Дилуорти был для нее гораздо важнее: со временем он принес те плоды, которых она ждала так долго, — приглашение приехать в столицу на время зимней сессии конгресса в качестве гостьи его семьи.

ГЛАВА XXI РУФЬ В СЕМИНАРИИ. НОВЫЕ ДРУЗЬЯ, НОВЫЕ УДОВОЛЬСТВИЯ

Unusquisque sua noverit ire via.

Propert., Eleg., II, 25[80]

…Так вознеситесь выше,

Стремитесь к цели, бейтесь за свободу!

Подруги, знанья — не родник запретный,

Так пейте же, пока привычки рабства,

Грехи кичливости и болтовни пустой

И сплетен злых — не сгинут!

«Принцесса»

Неизвестно, наука ли медицина, или всего лишь способ кормиться за счет человеческого невежества, — однако Руфь еще до окончания первого семестра поняла, что наравне со знаниями, которые находишь в медицинском учебнике, ей надо знать еще и многое другое и что без более основательного общего образования ей никогда не осуществить своих чаяний.

— А знает ли что-нибудь лечащий вас врач? — спросил ее однажды один старый и опытный медик. — Я говорю не о медицине, а о знаниях вообще. Достаточно ли он умен и образован в широком смысле этого слова? Если он ничего не знает, кроме медицины, то вполне возможно, что не знает и ее.

Лекции и утомительные лабораторные занятия уже начали сказываться на слабом здоровье Руфи, а лето принесло с собой только усталость и боязнь всякого умственного напряжения.

При таком душевном и физическом состоянии Руфи спокойствие и тишина отцовского дома и малозанимательное общество родных угнетали ее больше чем когда-либо.

Теперь она куда внимательнее читала восторженные письма Филиппа о его жизни на Западе и мечтала о таких же увлекательных приключениях, о встречах с людьми, столь непохожими на всех, кто ее окружает, и о которых Филипп писал ей то с добродушной усмешкой, то с нескрываемым презрением. Но зато он узнает мир со всем, что в нем есть хорошего и плохого, как и подобает всякому, кто хочет чего-либо добиться в жизни.

«Но что может сделать женщина, связанная по рукам и ногам условностями, традициями и обычаями, от которых почти невозможно освободиться?» — писала ему в ответ Руфь. Филипп подумал про себя, что когда-нибудь он приедет и все-таки освободит ее, но писать об этом не стал, так как чувствовал, что Руфь мечтает об ином освобождении и что ей надо на собственном опыте проверить, чего же хочет ее сердце.