Том 3. Позолоченный век - [5]
— Да, в его голосе как будто в самом деле звучат прежние нотки. И ты… ты все-таки поедешь, Сай?
— Поеду ли? Разумеется, поеду, Нэнси! Конечно, все зависит от везенья, а нам до сих пор, признаться, не очень-то везло. Но что бы ни стряслось, женушка, дети наши обеспечены. Возблагодарим же за это господа бога!
— Аминь, — тихо и благоговейно ответила Нэнси.
И Хокинсы принялись за сборы так внезапно и с такой энергией, что у всего Обэдстауна от удивления дух захватило; в каких-нибудь четыре месяца они покончили со всеми делами и исчезли в таинственных, безвестных просторах, что лежали за Теннессийскими Буграми.
ГЛАВА II
СКВАЙР ХОКИНС УСЫНОВЛЯЕТ КЛАЯ
__________
1 Христианам, у которых нет своих детей, подобает брать детей усопших — отроков или дев — и растить их как своих детей… (эфиопск.)[7].
К концу третьего дня, в час, когда путники начинали уже подумывать о ночлеге, в лесу показалась бревенчатая хижина. Хокинс остановил лошадей и вошел во двор. На пороге, закрыв лицо руками, сидел мальчуган лет десяти. Хокинс подошел ближе, надеясь, что звук шагов привлечет внимание мальчика, но тот не шевельнулся. Хокинс подождал минуту и заговорил:
— Что же ты, паренек, спишь? Солнце-то еще не зашло.
Мальчик поднял голову; измученное лицо его было залито слезами.
— Прости, сынок, я не хотел тебя обидеть. Скажи, что случилось?
Едва заметным кивком мальчик указал на дверь и отодвинулся, пропуская Хокинса в дом, потом снова закрыл лицо руками и стал раскачиваться из стороны в сторону, точно горе его было так велико, что ни вздох, ни стон не могли его облегчить. Хокинс перешагнул порог и оказался в бедной, убогой комнате; семь-восемь пожилых мужчин и женщин столпились посреди комнаты вокруг какого-то предмета, стараясь не шуметь и разговаривая только шепотом. Хокинс обнажил голову и приблизился. На двух табуретах стоял гроб. Соседи только что кончили убирать покойницу — женщину с изможденным кротким лицом, глядя на которое можно было подумать, что она не умерла, а только заснула. Какая-то старушка, кивнув в сторону двери, шепотом заговорила с Хокинсом:
— Покойница-то матерью ему была. Померла ночью от лихорадки. Спасти никак нельзя было, куда там. Да и ей-то лучше так, лучше. Муж и двое других детишек померли весной, и она с той поры все в себя не могла прийти. Бродила как потерянная и ни на кого не глядела, только на своего сыночка Клая, — вон он там сидит. Она прямо молилась на Клая, да и он на нее. Только у них и было в жизни, что сидеть рядышком да глядеть друг на друга. Три недели она болела; и вот, верите ли, этот ребенок и работал, и приносил лекарство, и не забывал давать его вовремя, и по ночам не спал и ухаживал за нею, и старался подбодрить ее, — ну прямо как взрослый. А ночью, когда она начала отходить и отвернулась к стене и уж не узнавала его больше, он забрался к ней на кровать, прижался щекой к ее щеке и звал ее так жалостно, а она не отвечала, так у меня сердце чуть не разорвалось. А потом она приподнялась, дико посмотрела вокруг и вдруг увидала его — да как закричит, да как прижмет его к груди, и давай его целовать… Ну, это отняло у нее последние силы: глаза стали закрываться, руки упали, — видим, скончалась, бедняжка… А Клай, бедная, несчастная сиротиночка… не могу я говорить про это, не могу, сил моих нет…
Клай, незадолго перед тем исчезнувший с крыльца, теперь вернулся в дом, и соседи почтительно расступились, пропуская его. Он молча склонился над открытым гробом, и слезы снова потекли по его щекам. Потом он любовно провел рукою по волосам матери и погладил ее по щеке. В другой руке он сжимал несколько только что сорванных полевых цветков; он положил их на грудь покойницы, нагнулся и несколько раз поцеловал холодные губы, потом повернулся и, ни на кого не взглянув, вышел из дома.
Старушка объяснила Хокинсу:
— Она очень любила эти цветы. Клай каждое утро приносил их ей, и она всегда его целовала. Они откуда-то с севера; когда они приехали, она поначалу открыла здесь школу. Один бог ведает, что теперь станет с несчастным мальчонкой. Ни отца у него, ни матери, да и родни никакой нет. Некуда ему податься, некому о нем позаботиться… Мы и сами-то кое-как перебиваемся, у всех семьи большие…
Хокинс понял. Все присутствующие вопросительно смотрели на него. Он сказал:
— Друзья, у меня тоже лишних достатков нет, но все же я не отвернусь от бездомного сироты. Если он согласится поехать со мной, я дам ему кров и буду заботиться о нем и любить его, — хотел бы я, чтобы кто-нибудь так заботился о моем ребенке, случись со мной несчастье.
Один за другим люди подходили к нему и крепко, от всего сердца, пожимали ему руку, и в глазах их можно было прочесть все, чего не выразили руки и не произнесли губы.
— Вот слова благородного человека, — сказал один.
— Минуту назад вы были для меня чужим, но теперь вы все равно что родной, — сказал другой.
— Это — хлеб, отпущенный по водам[8]; за него воздастся сторицей, сказала уже знакомая нам старушка.
— Пока вы здесь, располагайтесь в моем доме, — сказал Хокинсу один из мужчин. — Ежели для всех не хватит места, мы переберемся на сеновал.
