Том 3. Посмертные записки Пиквикского клуба (Главы XXXI — LVII) - [156]

— Не можете вы, что ли, помолчать! — сказал Сэм.— Никогда еще я не видывал такой старой сороки!

— Этот-вот Тони — расчудеснейший мальчишка,— продолжал мистер Уэллер, не обращая внимания на Сэма,— такого расчудеснейшего мальчишки я на своем веку не видывал! Слыхал я о прелестнейших младенцах, которых похоронили малиновки, когда они совершили самоубийство, поев ежевики, но не было еще на свете такого, как этот-вот маленький Тони. Он всегда играет с кружкой, вмещающей кварту,— вот чем он занимается! Сидит на пороге и делает вид, будто пьет из нее, а потом вздыхает глубоко, курит щепку и говорит: «Теперь я дедушка»,— и это он проделывает двух лет от роду, а такие штуки будут позанятней любой комедии. «Теперь я дедушка!» Он не возьмет кружки в пинту, если бы вы ее вздумали подарить ему,— нет, он берет свою кварту, а потом говорит: «Теперь я дедушка!»

Мистер Уэллер был столь потрясен этой картиной, что с ним тут же приключился устрашающий припадок кашля, каковой несомненно привел бы к каким-нибудь роковым последствиям, если бы не ловкость и расторопность Сэма, который, крепко ухватившись за шарф как раз под отцовским подбородком, начал раскачивать старика с большой энергией, нанося ему в то же время ловкие удары между лопаток. Благодаря такому любопытному способу лечения мистер Уэллер в конце концов совершенно оправился после припадка, но очень раскраснелся и, казалось, совсем обессилел.

— Теперь он отойдет, Сэм,— сказал мистер Пиквик, который и сам встревожился.

— Отойдет, сэр! — подхватил Сэм, укоризненно глядя на родителя.— Да, он отойдет очень скоро, отойдет окончательно и тогда пожалеет, что это сделал. Ну, видывал ли кто-нибудь такого легкомысленного старикана? Хохочет до судорог перед всем обществом и топочет по полу, словно принес с собой собственный ковер и побился об заклад, что сотрет на нем узор к положенному сроку! Через минутку он опять начнет. Ну вот… закатился… Я так и знал!

Действительно, мистер Уэллер, чьи мысли все еще были заняты его скороспелым внуком, начал покачивать головой из стороны в сторону, а смех, действуя, как землетрясение в глубоких недрах, вызвал ряд поразительных явлений, отразившихся у него на лице, груди и плечах,— явлений тем более устрашающих, что они не сопровождались ни единым звуком. Впрочем, это волнение постепенно улеглось, и после трех-четырех коротких приступов он вытер глаза обшлагом пальто и более или менее спокойно огляделся по сторонам.

— Прежде чем командир удалится,— сказал мистер Уэллер,— Сэмми хочет задать вопрос насчет одного пункта. Покуда тут этот вопрос разберут, быть может джентльмены разрешат мне удалиться?

— Чего ради вы уходите? — крикнул Сэм, хватая отца за фалды пальто.

— Я никогда еще не видывал такого непочтительного мальчика, как ты, Сэмивел,— ответил мистер Уэллер.— Разве ты не дал торжественного обещания, можно сказать — клятвы, что сам задашь этот-вот вопрос за меня?

— Ну, что ж, я согласен,— сказал Сэм,— но только если вы не будете меня шпынять, как заметил кротко бык, поворачиваясь к погонщику, когда тот подгонял его стрекалом к двери мясника. Дело в том, сэр,— продолжал Сэм, обращаясь ко мне,— что он хочет узнать кое-что об этой леди, которая состоит у вас экономкой.

— А что именно?

— Видите ли, сэр,— сказал Сэм, ухмыляясь еще веселее,— он желает знать, не…

— Короче говоря,— решительно вмешался старый мистер Уэллер, у которого пот выступил на лбу,— это-вот старое созданье — вдова или не вдова?

Мистер Пиквик от души расхохотался, и я последовал его примеру, заявив решительно, что «моя экономка целомудренная девица».

— Ну вот! — воскликнул Сэм.— Теперь вы удовлетворены. Вы слышите — она целомудренная.

— Она что? — с глубоким презрением переспросил его отец.

— Целомудренная,— повторил Сэм.

Минуты две мистер Уэллер смотрел очень пристально на сына, а затем сказал:

— Не все ли равно, мудреная она или нет, это неважно. А я хочу знать, вдова она или не вдова?

— Почему вы заговорили о том, что она мудреная? — спросил Сэм, совершенно ошеломленный речью своего родителя.

— Неважно, Сэмивел,— серьезно отвечал мистер Уэллер,— мудреность может быть очень хорошей или может быть очень плохой, и женщина может быть ничуть не лучше и ничуть не хуже от того, что она мудреная, но это не имеет никакого отношения к вдовам.

— Подумайте,— обернувшись, сказал Сэм,— ну, поверит ли хоть кто-нибудь, что человек в его годы может вбить себе в голову, что целомудренная и мудреная — одно и то же?

— Между ними нет разницы ни на соломинку,— объявил мистер Уэллер.— Твой отец, Сэмми, так долго правил каретой, что уж он-то знает свой родной язык, коли речь идет об этом.

Оставив в стороне вопрос этимологический, который не вызывал у старого джентльмена никаких сомнений, его уверили, что экономка никогда замужем не была. Услышав это, он выразил большое удовольствие и просил простить заданный им вопрос, добавив, что не так давно его чрезвычайно напугала вдова, а в результате природная его робость усилилась.

— Это было на железной дороге,— с пафосом сказал мистер Уэллер.— Я ехал в Бирмингем по железной дороге, и меня заперли в закрытом вагоне с живой вдовой. Мы были одни — вдова и я, мы были одни. И думаю я, только потому, что мы были одни и ни одного священника не было,— только потому эта-вот вдова и не вышла за меня замуж, прежде чем мы доехали до ближайшей станции. Подумать только, как она начала визжать, когда мы проезжали в темноте в этих туннелях, как она падала в обморок и цеплялась за меня и как я старался открыть дверь, а дверь была крепко заперта, бежать некуда! Ах, какой это был ужас, какой ужас!