Том 3. Посмертные записки Пиквикского клуба (Главы XXXI — LVII) - [15]

— Вздор! — сказал Сэм.— Я не намерен жениться… Не расстраивайтесь. Вы, кажется, знаток в таких делах. Потребуйте свою трубку, и я вам прочту письмо. Вот!

Мы не можем сказать определенно, предвкушение ли трубки, или утешительное соображение, что фатальная склонность к женитьбе была фамильной чертой, успокоило чувства мистера Уэллера и утишило его скорбь. Мы скорее склонны предположить, что этот результат был достигнут благодаря обоим источникам утешения, ибо о втором он твердил тихим голосом, звоня тем временем в колокольчик, чтобы потребовать первый. Затем он освободился от верхней одежды и, закурив трубку и расположившись спиной к камину, чтобы пользоваться всем его теплом и в то же время прислоняться к каминной полке, повернулся к Сэму и с физиономией, значительно смягчившейся от благотворного действия табака, предложил ему «катать».

Сэм окунул перо в чернила, приготовляясь вносить поправки, и начал с весьма театральным видом:

— «Милое…»

— Стоп! — сказал мистер Уэллер, звоня в колокольчик.— Двойной стакан, как всегда, моя милая.

— Очень хорошо, сэр,— отвечала девушка, которая с удивительным проворством появилась, исчезла, вернулась и снова скрылась.

— Здесь как будто знают ваши привычки,— заметил Сэм.

— Да,— отозвался отец.— Я здесь бывал в свое время. Продолжай, Сэмми.

— «Милое создание…» — повторил Сэм.

— Уж не стихи ли это? — перебил отец.

— Нет,— ответил Сэм.

— Очень рад это слышать,— сказал мистер Уэллер.— Стихи ненатуральная вещь. Никто не говорит стихами, разве что приходский сторож, когда он является за святочным ящичком [12], или уорреновская вакса [13] да ролендовское масло [14], а не то какой-нибудь плаксивый парень. Никогда не опускайся до поэзии, мой мальчик! Начинай сначала, Сэмми!

Мистер Уэллер взял трубку с видом критическим и глубокомысленным, а Сэм начал снова и прочитал следующее:

— «Милое создание, я чувствую себя обмоченным…»

— Это неприлично,— сказал мистер Уэллер, вынимая изо рта трубку.

— Нет, это не «обмоченный»,— заметил Сэм, поднося письмо к свечке,— это «озабоченный», но тут клякса. «Я чувствую себя озабоченным».

— Очень хорошо,— сказал мистер Уэллер.— Валяй дальше.

— «Я чувствую себя озабоченным и совершенно одур…» Забыл, какое тут стоит слово,— сказал Сэм, почесывая голову пером и тщетно пытаясь припомнить.

— Так почему же ты не посмотришь, что там написано? — полюбопытствовал мистер Уэллер.

— Да я и смотрю,— ответил Сэм,— но тут еще одна клякса. Вот «о», а вот «д» и «р».

— Должно быть, «одураченным»,— сказал мистер Уэллер.

— Нет, это не то,— сказал Сэм,— «одурманенным» — вот оно что.

— Это слово не так подходит, как «одураченный»,— серьезно заметил мистер Уэллер.

— Вы думаете? — осведомился Сэм.

— Куда уж там! — откликнулся отец.

— А вам не кажется, что в нем смысла больше? — спросил Сэм.

— Ну, пожалуй, оно понежней будет,— подумав, сказал мистер Уэллер.— Валяй дальше, Сэмми.

— «…чувствую себя озабоченным и совершенно одурманенным, обращаясь к вам, потому что вы славная девушка, и конец делу».

— Это очень красивая мысль,— сказал мистер Уэллер-старший, вынимая трубку изо рта, чтобы сделать это замечание.

— Да, мне тоже кажется, что оно неплохо вышло,— заметил Сэм, весьма польщенный.

— Что мне больше всего нравится в таком вот слоге,— продолжал мистер Уэллер-старший,— так это то, что тут нет никаких непристойных прозвищ, никаких Венер или чего-нибудь в этом роде. Что толку называть молодую женщину Венерой или ангелом, Сэмми?

— Вот именно! — согласился Сэм.

— Ты можешь называть ее грифоном, или единорогом, или уж сразу королевским гербом, потому что, как всем известно, это коллекция диковинных зверей,— добавил мистер Уэллер.

— Правильно,— подтвердил Сэм.

— Кати дальше, Сэмми,— сказал мистер Уэллер.

Сэм исполнил просьбу и стал читать, а его отец продолжал курить с видом глубокомысленным и благодушным, что было весьма назидательно.

— «Пока я вас не увидел, я думал, что все женщины одинаковы».

— Так оно и есть,— заметил в скобках мистер Уэллер-старший.

— «Но теперь,— продолжал Сэм,— теперь я понял, какой я был регулярно безмозглый осел, потому что никто не походит на вас, хотя вы подходите мне больше всех…» Мне хотелось выразиться тут посильнее,— сказал Сэм, поднимая голову.

Мистер Уэллер кивнул одобрительно, и Сэм продолжал:

— «И вот я пользуюсь привилегией этого дня, моя милая Мэри,— как сказал джентльмен по уши в долгах, выходя из дома в воскресенье,— чтобы сказать вам, что в первый и единственный раз, когда я вас видел, ваш портрет отпечатался в моем сердце куда скорее и красивее, чем делает портрет профильная машина (о которой вы, может быть, слыхали, моя милая Мэри), хотя она его заканчивает и вставляет в рамку под стеклом с готовым крючком, чтобы повесить, и все это в две с четвертью минуты».

— Боюсь, что тут пахнет стихами, Сэмми,— подозрительно сказал мистер Уэллер.

— Нет, не пахнет,— ответил Сэм и продолжал читать очень быстро, чтобы ускользнуть от обсуждения этого пункта: — «Возьмите меня, моя милая Мэри, своим Валентином и подумайте о том, что я сказал. Моя милая Мэри, а теперь я кончаю». Это все,— сказал Сэм.