Том 3. Поэмы - [31]

6 августа 1921 г. состоялось выступление Есенина в «Литературном особняке» (Арбат, 7) (газ. «Известия ВЦИК», М., 1921, 6 авг., № 172). По отзыву В. А. Мануйлова, который записал свои впечатления от этого литературного вечера еще при жизни поэта, в 1925 г., «Есенин читал „Пугачева“ с редким воодушевлением и мастерством, слегка задыхаясь, но звонко и буйно… ‹…› Есенин читал горячо, темпераментно жестикулируя, скакал на эстраде, но это не выглядело смешным, и было что-то звериное, воедино слитое с образами поэмы в этом невысоком и странном человеке, сразу захватившем внимание всех присутствовавших в зале. ‹…› Многие находили, что это лучшая вещь Есенина, большое литературное событие…» (Восп., 2, 169–170).

Авторское чтение «Пугачева» перед труппой Театра РСФСР Первого в июне 1921 г. оставило глубокое впечатление у В. Э. Мейерхольда: «…я почувствовал какую-то близость «Пугачева» с пушкинскими кратко-драматическими произведениями. ‹…› В этом чтении, визгливо-песенном и залихватски-удалом, он выражал весь неясный склад русской песни, доведенный до бесшабашного своего удальского выявления» (цит. по записи П. А. Кузько. — Восп., 1, 283). Актриса Центральной студии ленинградского Губполитпросвета (возникла в 1921 г.) — А. Г. Вышеславцева вспоминала: «Сергей Есенин нам предложил свою драму „Пугачев“, замечательную драматическую вещь, которую он сам прочитал необыкновенно. Мы, конечно, пришли в дикий восторг» (сб. «Белые ночи: Очерки, зарисовки, воспоминания, документы», Л., 1989, с. 477).

Есенин часто читал «Пугачева» во время своей зарубежной поездки в 1922–1923 гг.

А. Ветлугин (В. И. Рындзюн) вспоминал о впечатлении от чтения поэмы в мае 1922 г. в Берлине: «Он ‹Есенин› тихий, он скромный, он „цветущее болото“, конокрадство лишь личина. Но отчего же, когда майским вечером, в комнатке, пропахшей табаком, духами, блеклой берлинской зеленью проревет он монолог „отчаянного негодяя и жулика“ Хлопуши, то заезжий француз (великий политик, рационалист и все пр. романское) схватится за седую голову и, не поняв ни одного слова, прошепчет: „Oui… maintenant, j‘ai compris. C‘êst de la folia, mais… enfin… c‘est la grande revolution… “?!

Прав француз: „это и есть великая революция… “ Прав безъязыкий француз: Есенин так же тих, как „бескровна“ оказалась революция российская…» (Ветлугин А. «Нежная болезнь» — Нак., 1922, 4 июня, № 57, Лит. прил. № 6; вырезка — Тетр. ГЛМ).

Бельгийский писатель Франц Элленс вспоминал есенинскую декламацию «Пугачева» в Париже в 1922 г.: «Есенин то неистовствовал, как буря, то шелестел, как молодая листва на заре. Это было словно раскрытие самих основ его поэтического темперамента. Никогда в жизни я не видел такой полной слиянности поэзии и ее творца. Эта декламация во всей полноте передавала его стиль: он пел свои стихи, он вещал их, выплевывал их, он то ревел, то мурлыкал со звериной силой и грацией, которые пронзали и околдовывали слушателя» (Восп., 2, 23).

Яркое описание чтения «Пугачева» в Брюсселе в июле 1922 г. оставила секретарша А. Дункан Лола Кинел (полька по происхождению) в своей книге «Под пятью орлами» (см. Kinel Lola. Under Five Eagles. My Life in Russia, Poland, Austria, Germany and America. 1916–1936. London, april, 1937): «После ужина он согласился по просьбе Айседоры почитать. Он ушел в дальний угол комнаты, повернулся к нам лицом и начал. Он взял отрывки из своей драматической поэмы „Пугачев“ — этого рассказа о знаменитом казачьем мятежнике. ‹…›

Я была ошеломлена. Есенинский голос — голос южно-русского крестьянина, мягкий и слегка певучий — передавал изумительный диапазон переживаний. От нежной ласкающей напевности он возносился до диких, то хриплых, то пронзительных выкриков. Есенин был Пугачевым — измученным крестьянином… долго страдавшим, терпеливым, обманутым, а потом — неистовым, хитрым, страшным в своем гневе и требующим свободы и мщения… и потом, в конце, когда его предали, — покорным, покинутым… Есенин-Пугачев выражал недовольство шепотом, вел неторопливый рассказ, будто пел песню. Он же орал, плевался, богохульствовал. Его тело раскачивалось в ритме декламации, и вся комната словно вибрировала от его эмоций. Потом, в конце, побежденный, он — Есенин-Пугачев — съежился и зарыдал.

Мы сидели молча… Долгое время никто из нас не мог поднять рук для аплодисментов, потом они разразились вместе с диким шумом и криком. Только я одна знала русский и могла понять смысл, почувствовать мелодичность его слов, но все остальные восприняли силу переживаний и были потрясены до глубины души» (цит. по пер. Л. Девель в журн. «Звезда», СПб., 1995, № 9, с. 152).

Среди излюбленных вещей, которые Есенин читал зимой 1921–1923 гг., был монолог Хлопуши из «Пугачева». Сохранилась фонографическая запись этого монолога, прочитанного Есениным 11 января 1922 г. в лаборатории И. С. Бернштейна в Петрограде (см. об этом в кн. Льва Шилова «„Я слышал голос Толстого… “ Очерки звучащей лит.» М., 1989, с. 90). По словам И. И. Шнейдера, эта запись «не дает полного представления о потрясающем таланте Есенина-чтеца» (Восп., 2, 39). В. А. Мануйлов, напротив, считал, что «она не совсем точно передает тембр есенинского голоса, но интонации его и манера чтения ‹…› слышатся именно такими, как в тот вечер ‹6 августа 1921 г.›…» (Восп., 2, 169).