Том 3. Поэмы 1905-1922 - [9]

Ремнем обвитый кругом стана,

Он счастья пасынок и пленник,

Он возвращенный вспять изменник.

Кругом суровая охрана,

Для ней пустое голос денег.

Чья скорбь и чье лицо,

Как луч, блистающий сквозь тьму,

В толпе почудилось ему?

И чье звенит по мостовой кольцо?

Сей вид условный

Души печали, но немой,

Что всемогущий быт сословный

Сокрыл прозрачною фатой.

Но любопытные старухи,

Кивая, шепчутся о ней.

И надвигает капелюхи

Стража, сдвигался тесней.

И вот уж дом. Хвала

[Пророку мира] Магомету!

Да благословит сей дом Алла!

С словами старого совета

Значенья полны письмена

Хранила старая стена.

Молчит суровое собранье,

Оплот булгарского владавца,

Выбирает, потупив взоры, наказанье,

Казнь удалого красавца.

И он постиг свою судьбу,–

Висеть в закованном гробу

На священном дубу,

На том, что выше всех лесов.

Там ночуют орлы,

Там ночные пиры

Окровавленных сов.

[Озирая гроб дубовый,

– Казнь легка и высока! –

Так заметил суд суровый].

И на ящик замка

Опустился засов.

Молитвы краткие поклоны

Прервали плавно текший суд,

И в ящик стук, и просьбы стоны,

И прочь тяжелый гроб несут.

Пространство, меры высоты,

Его отделяют от земли.

Зачем уделы красоты,

Когда от казни не спасли?

Внизу – поток, холмы, леса,

Над ним [сияет звезд] костер.

Потомство темное простер

Дуб в [ночные] небеса.

Булгар, борясь с пороком

И карая зло привычек,

На этом дереве высоком,

Где сонмы живут птичек,

Сундук повесил с обреченным,

В пороке низком уличенным.

Как гвоздь и млат, мрак гробовой;

Биясь о стены головой,

Живя в гробу, еще живой,

Сквозь деревянные одежды

Искал луча надежды.

Но нет ее. И ветер не уронит

Гроб, прикованный цепями,

И снова юноша застонет

К смерти прикован<ный> людями.

Он долго должен здесь висеть,

В тугих ремней, зав<язан>, сеть…

Когда же гроб истлевший упадет,

Засохший труп в нем взор найдет.

То видит Бог. Ужасна кара

За то, что был беспечен в страже

Владавца темного коня.

Закон торгового булгара,

Рабынь искусного в продаже,

Жесток, невинного виня.

[И если гордость уберечь

Владавца отрок не сумел,

Тому виной не слабых меч,

Но ночь – царица дел.

Он не уберег

Владавца темного коня.

С признаньем смешанный упрек:

Богини страсти то вина].

Служанки робкой в ставню стук:

– Пора! Пора!

Пусть госпожи уходит друг

До света со двора.

– Уж поздно, исчезают грезы,

И звезды сделались серей.

Уходишь ты, – приходят слезы.

Прости, прости – и будь скорей

И восточных благовоний

Дым рассеял свет лучей.

Отрок, утром посторонний,

Исчезает из дверей.

Но не ржет и не храпит

Конь, избранник табунов,

Лишь поодаль всадник мчит

Князя волжских скакунов.

В глубине святой дубровы,

Где туманно и сыро,

Взором девственным суровы

Поют девы позморо.

Встав кумирами на кадки

Под дубровою в тени,

Встав на сломанные пни,

В изваяний беспорядке,

Тихо молятся они.

Из священных ковшей

Молодой атепокштей

От злых козней застрахованное,

От невзгоды очарованное

Подает золотистое пиво.

И огни блестят на диво

Строем блещущих свечей,

Точно ветреный ручей.

Песнь раздалась вновь сугубо,

Слух великого отца

Не отсутствует нигде.

И незримого жреца

В глубине святого дуба

Тихо гремлет «сакмедэ!»

И его дрожащий голос

Громче сонма голосов

На поляне меж лесов,

Где полдуба откололось.

И тихо, тихо. Тишина

Прильнула к <–> кустам.

Вдруг смотрят, перст прижав к устам,

Идет прекрасная жена.

Обруч серебряный обвил

Волну разметанных власов,

И взор печалью удивил

Робких обитателей лесов.

Упали робкие мордвины:

– Мы покорны, мы невинны.

Словами Бога убеждают

И славословьем услаждают.

Не так ли пред бурею

Травы склоняются листы?

Они не знают, видят гурию

Иль деву смертной красоты.

Она остановилась.

– Где он? –

Промолвила она и оборотилась.

Вдруг крик и стон.

Внезапная встала прислуга,

Хватает за руку пришелицу

И мчит ее за мост, где влага.

И вот уж коней слышен топот,

За нею пыль по полю стелется,

И вот уж замер грустный ропот.

И, пораженная виденьем,

Мордва стоит в оцепененьи,

И гаснут на устах

Давно знакомые песнопенья.

Быть может, то Сыржу

Вновь пленяет Мельканзо.

Я видел деву. Я сужу:

У ней небесное лицо.

Над мужниной висит зазубренный тесак,

А над женскою постелью

Для согласования веселья

Был шелковый дурак,

Под ним же ожерелье.

И, как разумная смена вещей,

Насытив тело нежной лаской,

Жену встречает легкой таской.

Так после яств желают щей.

А между тем, всегда одна

Ходила темная молва:

Будто красавица-вдова

Была к владавцу холодна.

И, мстя за холод и отказ,

Жестокий он дает наказ:

Коня счастливцу дать стеречь,

Похитить, умчать и казни обречь.

Но о лукавой цели умолчали

Слухи позора и печали.

<1911>

Лесная дева >*

В лесу, где лебедь с песней стонет

И тенью белой в пруду тонет,

Где вьется горностай

Среди нечастого осинника,

И где серебряный лисицы лай

Тонко звенит в кустах малинника,–

Там белозадые бродили лоси

С желтопозолоченным руном

И тростников качались оси

За их молчащим табуном.

Две каменных лопаты

Несет самец поодаль, тих,

И с визгом жалобным телята,

Согнувшись, пьют сосцы лосих.

В сосне рокочет бойко

С пером небесным сойка.

И страстью нежною глубок

Летит проворный голубок.

Гадюка черная свисала

Дугой с широкого сучка,

И пламя солнца освещало

Злобную черту ее зрачка.

[Качает ветер купола

Могучих сосен и дубов.

Молчат цветов колокола

В движеньях тихих лепестков].

И сосны стройные стонали,

Шатая желтые стволы.