Том 3. Поэмы 1905-1922 - [14]

Достоин жалости, смешон.

Он шею белую вперил

На небо, тучами покрыто,

И дверь могилы отворил

Своей невесте того быта.

Лучами солнце не пекло.

Они стоят на мокрых плитах.

И что же? Светское стекло

Стояло в черепе на нитях.

Но скоро их уносит мгла,

Земная кружится игла.

Но долго чьи-то черепа

Стучали в мраке, как цепа.

А Вила злак сухой сломила,

С краев проворно заострила

И в нос косматому ввела,

И кротко взоры подняла.

Рукой по косам провела,

О чем-то слезы пролила,

И сев на пень взамену стула,

Она заплакала, всхлипнула.

И вдруг (о, радость) слышит: чих!

То старый бешено чихнул,

Изгнать соломинку вздрогнул.

«Мне гнев ужасен лешачих.

Они сейчас меня застанут,

Завоют, схватят и рванут,

И все мечты о лучшем канут,

И речи тихие уснут.

Покрыты волосом до пят,

Все вместе сразу завопят.

Начнут кусаться и царапать

И снимут с кожи белой лапоть.

Союз друзей враждой не понят,

На всех глаголах ссор зазвонят

И хворостиною погонят

Иль на веревке поведут.

Мне чья-то поступь уж слышна,

Ах, жизнь сурова и страшна!» –

«Смотри, сейчас сюда нагрянут,

Пощечин звонких нададут,

Грызня начнется и возня,

Иди, иди же, размазня!»

Себя обвив концом веревки,

Меж тем брюшко сребристо-лысое

Ему давало сходство с крысою.

Ушел, кряхтя, в места ночевки.

Печально в чаще исчезал,

Куда идти, он сам не знал.

Он в чащу плешину засунул

И, оглянувшись, звонко плюнул:

«Га! еще побьют».–

«Достоин жалости бедняга!

Пускай он туп,

Пускай он скряга!

Мне надо много денег!» –

«А розог веник?» –

«Ожерелье в сорок тысяч

Я хочу себе достать!» –

«Лучше высечь…

Лучше больше не мечтать». –

«И медведя на цепочке…

Я мукой посыплю щечки.

Будут взоры удлиненными,

Очи больше современными.

Я достану котелок

На кудрей моих венок.

Рот покрасив меджедхетом,

Я поссорюсь с целым светом

И дикарскую стрелу

Я на щечке начерчу.

Вызывая рев и гнев,

Стану жить я точно лев.

Сяду я, услыша ропот,

И раздастся общий шёпот».–

«То-то, на той сушине растет розга».–

«Иди, иди, ни капли мозга!» –

«Иду, иду в мое болото.

Трава сыра». – «Давно пора!»

Досады полная вконец,–

Куда ушел тот сорванец? –

Бросала колкие надсмешки,

Сухие листья, сыроежки,

Грибы съедобные, и ветки,

И ядовитые заметки.

Летела нитка снежных четок

Вслед табунку лесных чечеток.

С сосновой шишкой – дар зайчишки –

Сухая крышка мухомора

Летит, как довод разговора.

Слоны, улитки-слизняки,

И веткой длинной сквозняки,

А с ними вместе города

Летят на воздух все туда.

Она все делалась сердитей

И говорила: «Погодите.

О ты, прижимающий ухо косое,

Мой заяц, ответь мне, какого ты соя?»

Как расшалившийся ребенок,

Покинут нянькой нерадивой,

Бесился в ней бесенок,

Покрытый пламенною гривой.

К ручейной влаге наклонясь,

Себя спросила звонко: ась?

И личиком печальным чванится

Стран лицемерия изгнанница.

Она пошла, она запела

Грозно, воинственно, звонко.

И над головою пролетела

В огне небес сизоворонка.

Кругом озера и приволье,

С корой березовой дреколье,

Поля, пространство и леса,

И голубые небеса.

Вела узорная тропа:

На частоколе черепа.

И рядом низкая лачуга,

Приют злодеев и досуга.

Овчарка встала, заворчав,

Косматый сторож величав.

Звонков задумчивых бренчанье,

Овчарки сонное ворчанье.

Повсюду дятлы и синицы,

И белоструйные криницы.

«Слышу запах человечий?

Где он, дикий? мех овечий?»

Вид прекрасный, вид пригожий,

Шея белая легка,

Рядом с нею, у подножий,

Два трепещут мотылька.

И много слов их ждет прошептанных,

И много троп ведет протоптанных.

1912

Шаман и Венера >*

Шамана встреча и Венеры

Была так кратка и ясна:

Она вошла во вход пещеры,

Порывам радости весна.

В ее глазах светла отвага

И страсти гордый, гневный зной:

Она пред ним стояла нага,

Блестя роскошной пеленой.

Казалось, пламенный пожар

Ниспал, касаясь древка снега.

Глаз голубых блестел Стожар,

Прося у желтого ночлега.

«Монгол! – свои надувши губки,

Так дева страсти начала.

(Мысль, рождена из длинной трубки,

Проводит борозды чела.) –

Ты стар и бледен, желт и смугол,

Я же роскошная река!

В пещере дикой дай мне угол,

Молю седого старика.

Я, равная богиням,

Здесь проведу два-три денька.

Послушай, рухлядь отодвинем,

Чтоб сесть двоим у огонька.

Ты веришь? видишь? – снег и вьюга!

А я, владычица царей,

Ищу покрова и досуга

Среди сибирских дикарей.

Еще того недоставало –

Покрыться пятнами угрей.

Монгол! Монгол! как я страдала!

Возьми меня к себе, согрей!»

Покрыта пеплом из снежинок

И распустив вдоль рук косу,

Она к нему вошла. Как инок,

Он жил один в глухом лесу.

«Когда-то храмы для меня

Прилежно воздвигала Греция.

Могол, твой мир обременя,

Могу ли у тебя согреться я?

Меня забыл ваять художник,

Мной не клянется больше витязь.

Народ безумец, народ безбожник,

Куда идете, оглянитесь?»

– «Не так уж мрачно,–

Ответил ей, куря, шаман.–

Озябли вы, и неудачно

Был с кем-нибудь роман».–

«Подумай сам: уж перси эти

Не трогают никого на свете.

Они полны млека, как крынки.

(По щекам катятся слезинки.)

И к красоте вот этой выи

Холодны юноши живые.

Ни юношей, ни полководцев,

Ни жен любимцев, ни уродцев,

Ни утомленных стариков,

Ни в косоворотках дураков.

Они когда-то увлекали

Народы, царства и престолы,

А ныне, кроткие, в опале

Томятся, спрятанные в полы.

И веришь ли? меня заставили одеть

Вот эти незабудки,

Ну, право, лучше умереть,

Чем эти шутки.

Это жестоко». Она отошла

И, руки протянув, вздохнула.