Том 3. Поэмы 1905-1922 - [13]

Тебе моя коса?» –

«Конечно, ты красавица,

То помнят небеса.

Ты приютила голубков,

Косою черная с боков!»

А над головой ее летал,

Кружился, реял, трепетал

Поток синеющих стрекоз

(Где нет ее, там есть мороз),

Младую Вилу окружал

И ей в сияньи услужал.

Вокруг кудрявы древеса,

Сини, могучи небеса.

Младенец с пышною косой

Стоял в дуброве золотой,

Живую жизнь созерцал

И сердцу милым нарицал.

«Спи, голубчик, спи, малюта,

В роще мира и уюта!»

Рукой за рог шевелит нежно,

Так повторив урок прилежно,

На небо смотрит. Невзначай

На щеку каплет молочай.

Рукою треплет белый чуб,

Его священную чуприну.

«Чуть-чуть ты стар, немного глуп,

Но все же брат лугам и крину».

Но от темени до пят

Висит воздушная ограда,

Синий лен сплести хотят

Стрекоз реющее стадо.

«Много, много мухоморов,

Есть в дуброве сухостой,

Но нет люда быстрых взоров,

Только сумрак золотой.

Где гордый смех и где права?

Давно у всех душа сова!»

На мху и хвое леший дремлет,

Главу рукой, урча, объемлет.

Как мотылек, восток порхал

И листья дуба колыхал.

Военный проходит

С орлом на погоне;

И взоров не сводит,

Природа в загоне.

Она встает, она идет,

Где речки слышен зов – туда,

Где мышь по лону вод плывет

И где задумчива вода.

Голос с реки:

Я белорукая,

Я белокожая,

Ручьям аукая,

На щук похожая,

О землю стукая,

Досуг тревожу я.

«Кто там, бедная, поет?

Злую волю кто кует?»

В тени лесов, тени прохладной

Стоял угрюмый и злорадный

Рыбак. Хохол волос упал со лба.

Вблизи у лоз его судьба.

Точно грешник виноватый,

Боязливый, вороватый,

Дикий, стройный, беспокойный,

Здесь рыбак пронес уду,

Верен вольному труду.

Неслась веселая вода.

Постой, разбойница, куда?

«Где печали,

Где качели,

Где играли

Мы вдвоем?

Верещали

Из ущелий

Птицы. Бился водоем».

Козлоногих сторожей

Этой рощи, этих стад,

Без копья и без ножей

Распрю видеть умный рад.

Пусть подъемлют черти руку,

Возглашая, что довольно!

Веселясь лбов крепких стуку,

Веселюсь и я невольно.

Страсть, ты первая посылка,

Чтоб челом сразиться пылко.

Над лысой старостью глумится

Волшебноокая девица.

Хребтом прекрасная сидит,

Огнем воздушных глаз трепещет,

Поет, смеется и шалит,

Зарницей глаз прекрасных блещет

И сыпет сверху муравьев.

Они звончее соловьев

На ноги спящего поставят

И страшным гневом позабавят.

Как он дик и как он согнут,

Веткой длинною дрожа,

Как персты его не дрогнут,

Палкой длинной ворожа.

Как дик и свеж

Владыка мреж!

«Я, в сеть серебряных ячеек

Попавши сомом, завоплю,

В хвосте есть к рыбкам перешеек,

Им оплеуху налеплю».

Рукою ловит комаров

И садит спящему на брови.

«Ты весел, нежен и здоров,

Тебе не жалко капли крови.

Дубам столетним ты ровесник,

Но ты рогат, но ты кудесник».

Подобно шелка черным сетям,

С чела спускалася коса,

В нее, летя к голодным детям,

Попалась желтая оса.

«Осы боюсь!» Осу поймала;

Та изогнула стан дугой

И в ухо беса, что дремало,

Вонзился хвост осы тугой.

Ручную садит пчелку

В его седую холку.

Он покраснел, чуть-чуть рассержен,

И покраснел заметно он,

Но промолчал: он был воздержен

И не захотел нарушить сон.

«Как ты осклиз, как ты опух,

Но все же витязь верный, рьяный,

Капуста заячья, лопух!

Козел, всегда собою пьяный!»

Устало, взорами небесная

Дышала трудно, но прелестная.

Сверчки свистели и трещали

И прелесть жизни обещали.

Досуг лукавством нежным тешит

И волос ногтем длинным чешет.

И на плечо ее прилег

Искавший радость мотылек.

Но от головы до самых ног

Снует стрекозьих крыл станок.

Там небеса стоят зеленые,

Какой-то тайной утомленные.

Но что? «Ква-ква!» – лягушка пела, пасть ужа.

Уже бледна вскочила Вила, вся дрожа.

И внемлет жалобному звуку,

Подъемля к небу свою руку.

Власы волной легли вдоль груди,

Где жило двое облаков,

Для восхищенных взоров судей,

Для взоров пылких знатоков!

О, этот бледный страха крик!

Подъемлет голову старик.

«Не все же, видно, лес да ели,

Мы, видно, крепко надоели.

Ты дюже скверная особа».

(Им овладели гнев и злоба).

«Души упрямца нету вздорней.

Смотри, смотри! Смотри проворней!

Мы капли жизни бережем,

Она же съедена ужом».

Там жаба тихо умирает

И ею уж овладевает.

Блестя, как рыбки из корзинки,

По щекам падали слезинки.

Он телом стар, но духом пылок,

Как самовар, блестит затылок.

Он гол и наг: ветхи колосья

Мехов, упавших на бедро,

Склонились серые волосья

На лоб и древнее чело.

Его власы – из снега льны,

Хоть мышцы серы и сильны.

«Мой товарищ желтоокий!

Посмотри на мир широкий.

Ты весной струей из скважин

Жадно пьешь березы сок,

Ты и дерзок и отважен,

Телом спрятан у осок.

И, грозя согнутым рогом,

Сладко грезишь о немногом».

Исполнен неясных овечьих огней,

Он зенками синими водит по ней.

И просит грустящий, глазами скользя,

Но Вила промолвила тихо: нельзя!

И машет строго головой.

Тот вновь простерт, стал чуть живой.

Рога в сырой мох погрузил

И плача, звуком мир пронзил.

Вблизи цветка качалась чашка,

С червем во рту сидела пташка.

Жужжал угрозой синий шмель,

Летя за взяткой в дикий хмель.

Осока наклонила ось,

Стоял за ней горбатый лось.

Кричал мураш внутри росянки

И несся свист златой овсянки.

Ручей про море звонко пел,

А леший снова захрапел!

В меха овечьи сел слепень,

Забывши свой сосновый пень.

Мозоль косматую копытца

Скрывала травка медуница.

И вечер шел. Но что ж: из пара

Встает таинственная пара.

Воздушный аист грудью снежной,

Костяк вершины был лишен,

И, помогая выйти нежно,