Том 3. Поэмы 1905-1922 - [12]

Нас. Не знаю, где решил он жить.

Быть может, он успел забыть

Тот край, как мы его забыли,

Забвенью предали пути.

Но голубь их скитаний хром,

Отныне сломанным крылом

Дрожит и бьется, узник пыли.

Так тяжко падает на землю

Свинцом пронзенный дикий гусь.

Но в их сердцах устало внемлю

Слова из книги общей: «Русь».

<1911>

Сельская очарованность >*

Напялив длинные очки,

С собою дулась в дурачки.

Была нецелою колода,

Но любит шалости природа.

Какой-то зверь протяжно свистнул,

Топча посевы и золу.

Мелькнув поломанной соломкой,

Слетело двое голубей.

Встревожен белой незнакомкой,

Чирикал старый воробей.

«Полей простор чернеет, оран,

Поет пастух с слезливой дудкой,

Тебе на плечи сядет ворон,

С вонзенной в перья незабудкой.

В мою ладонь давайте руку,

Ведь я живу внутри овина,

И мы, смеясь, пройдем науку,–

Она воздушна и невинна».

Как белочка, плутовка

Подсолнухи грызет,

А божия коровка

По локтю рук ползет

Сквозь кожи снег, где блещет жилка,

Туда, щиты свои раздвинув,

Слетела с русого затылка,

Над телом панцирь крыл раскинув.

В руке качался колос

Соседней спелой нивы.

К земле струился волос,

Желания ленивы.

«О, я пишу. Тебя здесь вывел».–

«А ты мне… ты мне опротивел».–

«Ужели?» – «В самом деле!»

Был стан обтянут бечевой.

В руке же цветик полевой.

На ней охоты сапоги,

Смазны они и широки.

«Ни глупой лести, ни почету,

Здесь нет уюта, жизни места.

Девица рощи, звездочету

Будь мотыльковая невеста».–

«Я – лесное правительство

Волей чистых усмешек

И мое местожительство,–

Где зеленый орешек».–

«И книги полдня, что в прекрасном

Лучей сверкают переплете,

Вблизи, лишь, насморку опасным,

С досадой дымом назовете.

Вблизи столь многое иное,

О чем певец в созвучьях спорит,

О чем полкан, печально ноя,

Ему у будки в полночь вторит».–

«Я не негодую:

Ты мне всего, всего дороже!

Скажи, на ведьму молодую

Сегодня очень я похожа?

Ах, по утрам меня щекоткой не буди!..

Как это глупо! сам суди:

Я только в полночь засыпаю;

И утром я не так ступаю!» –

«Но дней грядущих я бросил счета,

Мечтания, страсть и тебя, нищета!»

Синеет лог, чернеет лес.

В ресницах бог,

А в ребрах бес.

И паутины ячея,

И летних мошек толчея.

То истина: не всех пригожих

Пленяет шелковая тряпка.

«Мне холодно», – надвинув кожух,

Сказала дева зябко.

Сквозняк и ветер, вот причина!

Тепла широкая овчина,

И блещет белое плечо

Умно, уютно, горячо.

«У стрекоз возьму я шалость.

Они смотрятся в пруды.

Унесу твою усталость,

Искуплю твои труды.

Я до боли в селезенке

Стану бешено скакать,

Чтобы мрачные глазенки

Научилися блистать».

Но что там? женщина какая-то

Ушами красная платка…

«Ахти, родимый, маета,

Избушка далека.

На, блинчики с сметаной,

Всё доверху лукошко.

С тобою краля панна?

Устала я немножко…

Ты где ходил? в лесу, не дале?

А наши тя видали.

Ты бесом малым с ней юлил,

Ей угодить все норовил.

Ужо отведай каравай!

Прощайте! прощевай!

Да вот, чтоб сон ваш не был плох,

Али принесть лишай и мох?

Ведь всё здесь камни и пески,

Они, их шут возьми, жестки.

Пусть милость неба знает тя!»

Она ушла, вздохнув, кряхтя.

Торчали уши

Ее, платок горел как мак.

Шаги все делалися глуше.

Ее сокрыл широкий мрак.

«Как очаровательны веснушки!

Они идут твоей старушке,

Невзгод и радостей пастушке.

Друг друга мы плечом касались,

Когда от ливня рек спасались,

Полунаги и босиком…

Прогулку помнишь ты вдвоем,

С одним грибом-дождевиком?

Но он нас плохо защищал.

И кто-то на небе трещал.

Вкруг нас собрался водоем.

Поля от зноя освежались.

Друг к другу мы тогда прижались.

„Пострелы“, – молвил пастушонок

И стал близ нас угрюм и тонок.

За ним пришла его овчарка.

Нам было радостно и жарко.

С тех пор прошло уж много дней,

А ты не сделался родней».

Она сидит, главою низкая,

Цветок полей руками тиская.

«И череп всё облагородит.

Все, все минует и проходит.

Не стану я, умрешь и ты.

Смешливы сонного черты.

Спи, голубчик, соловей,

Если звонок соловей.

Ты знаешь, кто я?

Я – „не тронь меня“.

Близ костра печально стоя,

Боюсь грубого огня.

Упади, слеза нескромница:

Мотылькам про солнце помнится».

Мечта и грусть в глубоких взорах.

Под нею был соломы ворох.

И с восхитительной замашкой

Ты шила синюю рубашку.

<1911–1912>

Вила и леший >*

Мир

Горбатый леший и младая

Сидят, о мелочах болтая.

Она, дразня, пьет сок березы,

А у овцы же блещут слезы.

Ручей, играя пеной, пел,

И в чащу голубь полетел.

Здесь только стадо пронеслось

Свистящих шумно диких уток,

И ветвью рог качает лось,

Печален, сумрачен и чуток.

Исчез и труд, исчезло дело;

Пчела рабочая гудела,

И на земле и в вышине

Творилась слава тишине.

Овца задумчиво вздыхает

И комара не замечает.

Комар, как мак, побагровел

И звонко с песней улетел.

Качая черной паутиной

На землю падающих кос,

Качала Вила хворостиной

От мошек, мушек и стрекоз.

Лег дикий посох мимо ног;

На ней от воздуха одежда,

Листов березовых венок

Ее опора и надежда.

Ах, юность, юность, ты что дым!

Беда быть тучным и седым!

Уж леший капли пота льет

С счастливой круглой головы.

Она рассеянно плетет

Венки синеющей травы.

«Тысячелетние громады

Морщиной частою измучены.

Ты вынул меня из прохлады,

И крылышки сетью закручены.

Леший добрый, слышишь, что там?

Натиск чей к чужим высотам?

Там, на речке, за болотом?»

Кругом теснилась мелюзга,

Горя мерцанием двух крыл,

И ветер вечером закрыл

Долину, зори и луга.

«Хоть сколько-нибудь нравится