Том 3. Непобедимый. Рассказы - [47]

Если б Горпах оказался здесь, Роган сейчас выложил бы ему все это.

«Как смешно и сумасбродно это „покорение любой ценой“, эта „героическая стойкость человека“, эта жажда мести за гибель товарищей, которые погибли потому, что их послали на верную смерть… Мы были попросту неосторожны, мы слишком полагались на свои излучатели и индикаторы, мы совершили ошибки и расплачиваемся за это. Мы сами, только мы виноваты».

Так он размышлял, закрыв глаза, которые даже от слабого ночного света жгло, будто под веки песку насыпали. Человек — это он сейчас понимал — еще не поднялся на должную высоту, еще не заслужил права быть, а не только числиться личностью, красиво именуемой «галактоцентрической», издавна им самим прославляемой. Галактоцентризм ведь не в том состоит, чтобы искать только себе подобных и только их понимать, а в том, чтобы не вмешиваться в не свои, нелюдские дела. Захватить, освоить пустоту — ну конечно же, пожалуйста, почему бы нет; но нельзя набрасываться на то, что за миллионы лет создало свое собственное, ни от кого и ни от чего, кроме законов природы, не зависящее устойчивое равновесие существования, деятельного, активного существования, которое не хуже и не лучше существования белковых тел, именуемых животными или людьми.

Именно такого Рогана — преисполненного возвышенным галактоцентрическим всепониманием любой существующей формы жизни — и настиг, словно вонзаемая в мозг игла, пронзительный вопль сирен. Все его размышления мгновенно исчезли, сметенные назойливым звуком, заполнившим корабль сверху донизу. Роган выскочил в коридор и бежал вместе с другими, вторя тяжкому ритму усталых шагов, вторя горячему дыханию товарищей, и, прежде чем добрался до лифта, ощутил — не слухом, не осязанием, даже не всем своим существом, а словно бы корпусом корабля, частицей которого он стал, — удар, хотя по видимости крайне отдаленный и слабый, но пронизавший крейсер от кормовых опор до носа, удар ни с чем не сравнимой силы, который — он и это ощутил — приняло и упруго отразило нечто еще более сильное.

— Это он! Это он! — закричали кругом.

Люди исчезали в лифтах, и двери шипели, задвигаясь; грохотали шаги по винтовым лесенкам — многие не стали дожидаться очереди на лифт; но сквозь смешанный говор, оклики, свистки боцманов, сквозь повторяющиеся вопли сирен и топот бегущих шагов прорвался беззвучный, но от этого словно еще более мощный толчок второго удара. Свет в коридоре померк и снова вспыхнул.

Роган никогда бы не подумал, что лифт может двигаться так медленно. Он даже не замечал, что продолжает изо всех сил нажимать на кнопку и что в лифте с ним остался уже только кибернетик Ливии. Лифт остановился, и, выбегая из него, Роган услыхал невообразимо тонкий свист, верхние ноты которого, как он знал, были уже недоступны для человеческого слуха. Похоже было, что хором простонали все титановые сочленения крейсера. Роган рванул дверь рубки, понимая, что «Непобедимый» ответил ударом на удар.

Но это был уже, собственно, и конец схватки. Перед экраном, черный и величественный на его пламенеющем фоне, стоял астрогатор. Верхний свет был выключен, а сквозь полосы, пересекающие экран сверху вниз, исчертившие все изображение, маячил гигантский, вспухший, с клубневидными выростами со всех сторон, совершенно будто бы неподвижный гриб мощного взрыва, уничтожившего «Циклопа», а в воздухе еще висела страшная стеклянистая вибрация распада, и словно сквозь нее доносился монотонный голос техника.

— Двадцать шестьсот в нулевом пункте… девять восемьсот в периметре… один четыре двадцать два в поле…

«Тысяча четыреста двадцать два рентгена в поле… это означает, что излучение пробило силовой барьер», — сообразил Роган. Он и не знал, что такие вещи возможны. Но, взглянув на центральный щит распределения мощности, понял, какой заряд применил астрогатор. Таким запасом энергии можно было бы вскипятить внутриконтинентальное море средней величины. Что ж, понятно, Горпах не хотел рисковать, подставляя корабль под новые выстрелы. Может, он и перестарался, но теперь у них по крайней мере снова был только один противник. На экранах тем временем развертывалось невиданное зрелище: кудрявая и пупырчатая, как цветная капуста, верхушка гриба пламенела всеми цветами радуги, от серебристо-голубых и зеленых тонов до глубоких карминных и пурпурных. Пустыня — Роган лишь теперь это заметил — вообще исчезла, ее словно плотным туманом заслонил песок, взметнувшийся на десятки метров вверх; он висел в воздухе, колыхаясь, будто превратился в море. А техник все продолжал отсчеты по шкале:

— Девятнадцать тысяч в нулевом пункте… восемь шестьсот в периметре… один один ноль два в поле…

Победу, одержанную над «Циклопом», все встретили мертвым молчанием — нечего было особенно радоваться по случаю того, что уничтожили собственное и вдобавок самое сильное оружие. Люди начали расходиться, а гриб все еще разрастался в атмосфере и вдруг вспыхнул вверху новой гаммой красок под лучами солнца, еще не взошедшего над горизонтом. Он прорвал уже верхние слои ледяных перистых облаков и сиял высоко над ними, лилово-золотой, янтарный и платиновый; это сияние волнами лилось с экранов и заполняло всю рубку, многоцветно переливаясь, словно кто-то невидимой гигантской кистью рисовал на белых эмалированных поверхностях лепестки земных цветов.