Том 3. Из дома вышел человек - [53]

Далее следуют протоколы допросов всех участников Дела.

Исследования «жанровых» свойств таких текстов, в изобилии появившиеся в последнее десятилетие, продемонстрировали как сугубо прагматические мотивировки «откровенного» их содержания, так и абсолютно ирреальные. В этом смысле, как ни абсурдно прозвучит наше утверждение, дать достоверную и убедительную трактовку названных материалов, полагаем, одновременно и очень просто, и совершенно невозможно.

Посему уклоняемся от этого пути, а лишь отметим некоторые внешние обстоятельства.

Вот, прежде всего, хронология хода следствия: первым после ареста, 11 декабря, допрошен Хармс, 12 декабря — Введенский, Калашников, 13 — Введенский, Туфанов, 15 — Введенский, 16 — Воронич, 18 — Хармс, 20 — Введенский, Андроников, 23 — Хармс, Бахтерев, 26 — Введенский, 1 января 1932 г. — Хармс, 3 — Калашников, Туфанов, 9 — Воронич, Введенский, 10 — Введенский, 13 — Хармс, 17 — Введенский, 27 — Введенский, Андроников.

Заметно, что более всего следствию надобен был Введенский, которого допрашивали сначала три дня подряд (как никого другого), потом еще был период допросов в два дня подряд, и вообще интенсивнее других; что Воронич, например, понадобился следователю лишь через шесть дней после ареста, Андроников же — лишь через 10 дней; Бахтерев, присоединенный к Делу через несколько дней после ареста остальных шестерых участников, дожидался допроса более недели — и это оказался исключительно короткий и его единственный допрос.

Все протоколы (кроме протокола последнего допроса А. Введенского и протоколов допросов И. Андроникова) написаны рукой следователя. Очевидно, что после беседы с подследственным следователь А. Бузников «переводил» их показания на сухой, казенный язык протокола, ни на минуту не выпуская из виду конечную цель следствия, подтасовывая под нее сведения, полученные от арестованных. Это предположение ярко подтверждает разница стиля, языка, допустим, последнего протокола допроса А. Введенского, написанного собственноручно, и протоколов его же предыдущих допросов.

О том, что следствие необходимо было привести к определенному результату, говорит и тот факт, что особенно навязчиво проходят в показаниях разных подследственных одни и те же фамилии: Маршак, Олейников, Е. Шварц, Заболоцкий. Но так же несомненно, что многое из записанного в протоколах (особенно Введенского и Хармса) адекватно их творческому и жизненному мироощущению.

Протоколы допросов Д. И. Хармса

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА

1931 года декабря мес. 11 дня я, уполномоченный СПО Бузников А. В.[21], допрашивал в качестве обвиняемого гражданина ХАРМСА Даниила Ивановича, и на первоначально предложенные вопросы он показал:

1. Фамилия ХАРМС (ЮВАЧЕВ)

2. Имя, отчество Даниил Иванович

3. Возраст (год рождения) 1905

4. Происхождение (откуда родом, кто родители, национальность, гражданство, подданство) Ленинград, сын надворного советника, мать дворянка

5. Местожительство (постоянное и последнее) Надеждинская, 11, кв. 8

6. Род занятий (последнее место службы и должность) литератор, штатной работой не занимаюсь

7. Семейное положение (близкие родственники, их имена, фамилии, адреса, занятия до революции и последнее время)

— отец — Иван Павлович, сестра — Елизавета Ивановна Грицина. За границей у меня знакомая Надежда Александровна Надеждина — редактор русских газет, с которой я переписываюсь

8. Имущественное положение (до и после революции допрашиваемого и его родственников) неимущий

9. Образовательный ценз (первоначальное образование, средняя школа, высшая, специальная, где, когда и т. п.) среднее и незаконченное высшее

10. Партийность и политические убеждения б/п

11. Сведения об общественной и революционной работе никакой общественной работы не веду

12. Сведения о прежней судимости (до Октябрьской революции, после нее) нет

13. Служба у белых нет

Показания по существу дела

Я работаю в области литературы. Я человек политически немыслящий, но по вопросу, близкому мне, вопросу о литературе, заявляю, что я не согласен с политикой Советской власти в области литературы и <нрзб> желаю, в противовес существующим на сей счет правительственным мероприятиям, свободы печати, как для своего творчества, так и для литературного творчества близких мне по духу литераторов, составляющих вместе со мной единую литературную группу.

Даниил Хармс

11 декабря 1931 года

Допросил А. Бузников <подпись>

(л. 49–50)

Становясь на путь искреннего признания, показываю, что являлся идеологом антисоветской группы литераторов, в основном работающих в области детской литературы, куда помимо меня входили А. Введенский, Бахтерев, Разумовский, Владимиров (умер), а несколько ранее Заболоцкий и К. Вагинов. Творчество нашей группы распадалось на две части. Это, во-первых, были заумные, по существу контрреволюционные стихи, предназначенные нами для взрослых, которые, в силу своих содержания и направленности, не могли быть отпечатаны в современных советских условиях и которые мы распространяли в антисоветски настроенной интеллигенции, с которой мы были связаны общностью политических убеждений. Распространение этой вышеотмеченной части нашего творчества шло путем размножения наших литературных произведений на машинке, раздачи этих произведений в списках, через громкое чтение их в различных антисоветских салонах, в частности на квартире у П. П. Калашникова, человека монархически настроенного, к которому собирались систематически антисоветски настроенные лица. Кроме того, мы выступали с нашими произведениями для взрослых и перед широкими аудиториями, напр. в Доме печати и в университете, где в последний раз аудитория, состоящая из студентов, реагировала на наше выступление чрезвычайно бурно, требуя отправки нас в Соловки и называя нас контрреволюционерами. Вторая часть нашего творчества относится к области детской литературы. Свои детские произведения мы считали, в отличие от вещей, предназначаемых для взрослых, не настоящими, работа над которыми преследует задачу получения материальных средств к существованию. В силу своих политических убеждений и литературной платформы мы сознательно привносили в область детской литературы политически враждебные современности идеи, вредили делу советского воспитания подрастающего поколения. Наша заумь, противопоставленная материалистическим установкам советской художественной литературы, целиком базирующаяся на мистико-идеалистической философии, является контрреволюционной в современных условиях.