Том 3. Фромон младший и Рислер старший. Короли в изгнании - [178]

Роялистская вера учителя, к которой неизменно примешивалась известная доля суеверия, видела в этой перемене перст Божий, преимущество особы королевского рода; в роковую минуту король непременно скажется, ибо в нем проснется помазанник Божий, в нем заговорит наследственность. И это нравственное возрождение Христиана, предшествовавшее другому, которое должно было наступить, его предвещавшее, причиняло Элизе необъяснимую, непонятную ему самому боль, будило в нем благородную ревность, а откуда в нем такое чувство — в это ему не хотелось углубляться. Пока Лебо брал билеты и сдавал багаж, Христиан и Элизе расхаживали по обширному залу ожидания, и этот таинственный ночной отъезд напомнил Христиану о Шифре, о нежных проводах на вокзале Сен-Лазар. Под влиянием нахлынувших воспоминаний он взглянул на проходившую мимо женщину: да, она одного с ней роста, и что-то общее в походке — скромной и вместе с тем кокетливой…

Бедный Христиан, бедный король поневоле!

Но вот Лебо отворяет дверцу, и Христиан в вагоне; чтобы не возбуждать подозрений, в общем вагоне. Он садится в уголок; ему не терпится как можно скорее покончить с прошлым, быть уже далеко. А между тем отрыв от прошлого происходит слишком медленно, и это его нервирует. Раздается свисток, поезд вздрагивает, потягивается, и вот он уже с грохотом подскакивает на мостах и, миновав спящие пригороды, темноту которых пронзают выстроившиеся в ряд фонари, вырывается на полевой простор. Христиан облегченно вздыхает; он чувствует себя уверенно, чувствует, что он спасен, что он в безопасности. Будь он один в вагоне, он бы, кажется, запел. Но там, у другого окна, явно не желая привлекать к себе внимание, забилась в угол, съежилась чья-то маленькая черная тень. Это женщина. Но какая она? Молодая, старая, уродливая, красивая? Король по привычке покосился на нее. Тень не пошевелилась, шевелятся только крылышки ее шляпки, поджатые, как крылья у спящей птицы. «Спит… Что ж, последуем ее примеру…» Король вытягивается, укрывается пледом; некоторое время он еще смутно различает в окне чуть видные, расплывающиеся очертания кустов и деревьев, как бы опрокидывающихся друг на друга, семафоры, тучи, стремительно мчащиеся по теплому небу. Но когда его отяжелевшие веки наконец смыкаются, он ощущает на своем лице ласковое прикосновение чьих-то мягких волос, чьих-то опущенных ресниц, ощущает насыщенное запахом фиалок дыхание и слышит шепот у самых своих губ:

— Противный!.. Даже не простился!

Через десять часов Христиан II проснулся от грома пушек, при ослепительном свете ясного деревенского солнца, лучи которого проникали сквозь шептавшуюся листву. Он только что ехал верхом, осыпаемый градом картечи, впереди своего войска по крутой горной тропе, идущей от дубровникской гавани к крепости. Но это было во сне, а в действительности он лежал на широкой кровати, в постели, развороченной, точно поле сражения, в глазах и в голове у него стоял туман, во всем своем разомлевшем теле он ощущал приятную усталость. Что же с ним произошло? Мало-помалу он огляделся и все вспомнил. Он находился в Фонтенебло, в гостинице «Фазан», и смотрел в окно, в которое была видна на голубом фоне покрытая лесом гряда гор; что же касается орудийного грохота, то это была учебная стрельба. И воплощением живой яви, олицетворенной связью его впечатлений была Шифра, — она сидела за одним из тех неизбежных письменных столов, какие теперь можно встретить только в гостиницах, и что-то быстро писала скрипучим пером.

Увидев в зеркале восхищенный, благодарный взор короля, Шифра, не двигаясь, не оборачиваясь, ответила ему нежным взглядом и воздушным поцелуем, который она ему послала на кончике пера, и преспокойно продолжала писать, улыбаясь одними углами ангельски невинного ротика.

— Я посылаю депешу своим, чтобы они не волновались… — сказала она, вставая.

Как только слуга взял депешу и вышел, Шифра, у которой не было теперь никаких забот, растворила окно, и в комнату, точно вода из шлюза, хлынул яркий солнечный свет.

— Боже, как хорошо!..

Она подсела к своему возлюбленному. Ей было весело, ей безумно хотелось, воспользовавшись чудным днем, подышать деревенским воздухом, погулять в лесу. У них еще оставалось много времени, — они приехали сюда с ночным поездом, и с таким же поездом Христиан должен был выехать нынче ночью один, так как Лебо он отправил вперед предупредить Эсету и его дворян о том, что высадка задерживается на сутки. Влюбленный славянин предпочел бы, чтобы это блаженство длилось здесь, за задернутыми занавесками, длилось до последнего часа, до последней минуты. Но женщины романтичнее мужчин. И вот тотчас после завтрака наемное ландо повезло их по дивным аллеям, между правильной формы лужаек, между рассаженных в шахматном порядке деревьев, делающих здешний лес похожим на версальский парк, и сходство это сохраняется до тех пор, пока за грядой скал не начнется живописная глушь. Это была первая совместная прогулка Христиана и Шифры, и Христиан наслаждался кратковременным счастьем накануне лютой битвы и возможной гибели.

Они ехали под неоглядным зеленым сводом, откуда легкими неподвижными прядями свешивалась листва буков, пронизанная лучами высоко стоявшего в небе солнца, которому трудно было пробивать многоярусную, первобытно буйную зелень. Поэтическая душа, жившая в славянине, расцветала под этим кровом, где весь горизонт заслонял ему профиль любимой женщины, где он предавался воспоминаниям о ее ласках, лишь о них мечтал, их жаждал. Жить бы вдвоем, только вдвоем, в домике лесника, крытом соломой и мохом, а внутри чтобы это было уютное, роскошно обставленное гнездышко!.. Он допытывался, когда она его полюбила, какое впечатление он произвел на нее при первой встрече. Он читал и переводил ей стихи иллирийских поэтов и в лад стихам нежно целовал ее в глаза и в шею, а она слушала, притворялась, что понимает, что-то лепетала, а глаза у нее слипались после бессонной ночи.