Том 3. Драмы - [48]

Байронову. Всё это мне сказал сам Арбенин. (Читает.)

Я видел юношу: он был верхом[96]

На серой, борзой лошади – и мчался

Вдоль берега крутого Клязьмы. Вечер

Погас уж на багряном небосклоне,

И месяц с облаками отражался

В волнах – и в них он был еще прекрасней!..

Но юный всадник не страшился, видно,

Ни ночи, ни росы холодной… жарко

Пылали смуглые его ланиты,

И черный взор искал чего-то всё

В туманном отдаленье. В беспорядке

Минувшее являлося ему –

Грозящий призрак, темным предсказаньем

Пугающий доверчивую душу;

Но верил он одной своей любви

И для любви своей не знал преграды!

Он мчится. Звучный топот по полям

Разносит ветер. Вот идет прохожий;

Он путника остановил, и этот

Ему дорогу молча указал

И удалился с видом удивленья.

И всадник примечает огонек,

Трепещущий на берегу другом;

И проскакав тенистую дубраву,

Он различил окно, окно и дом,

Он ищет мост… но сломан старый мост,

Река темна, и шумны, шумны воды.

Как воротиться, не прижав к устам

Пленительную руку, не слыхав

Волшебный голос тот, хотя б укор

Произнесли ее уста? О нет!

Он вздрогнул, натянул бразды, ударил

Коня – и шумные плеснули воды

И с пеною раздвинулись они.

Плывет могучий конь – и ближе, ближе…

И вот уж он на берегу противном

И на гору летит… И на крыльцо

Взбегает юноша, и входит

В старинные покои… нет ее!

Он проникает в длинный коридор,

Трепещет… нет нигде… ее сестраИдет к нему навстречу. О! Когда б

Я мог изобразить его страданье!

Как мрамор бледный и безгласный, он

Стоял: века ужасных мук равны

Такой минуте. Долго он стоял…

Вдруг стон тяжелый вырвался из груди,

Как будто сердца лучшая струна

Оборвалась… он вышел мрачно, твердо,

Прыгнул в седло и поскакал стремглав,

Как будто бы гналося вслед за ним

Раскаянье… и долго он скакал,

До самого рассвета, без дороги,

Без всяких опасений – наконец

Он был терпеть не в силах… и заплакал!

Есть вредная роса, которой капли

На листьях оставляют пятна, – так

Отчаянья свинцовая слеза,

Из сердца вырвавшись насильно, может

Скатиться, но очей не освежит.

К чему мне приписать виденье это?

Ужели сон так близок может быть

К существенности хладной? Нет!

Не может он оставить след в душе,

И как ни силится воображенье,

Его орудья пытки ничего

Против того, что есть и что имеет

Влияние на сердце и судьбу…

Мой сон переменился невзначай.

Я видел комнату: в окно светил

Весенний, теплый день; и у окна

Сидела дева, нежная лицом,

С глазами, полными огнем и жизнью.

И рядом с ней сидел в молчанье мне

Знакомый юноша, и оба, оба

Старалися довольными казаться,

Однако же на их устах улыбка,

Едва родившись, томно умирала.

И юноша спокойней, мнилось, был,

Затем что лучше он умел таить

И побеждать страданье. Взоры девы

Блуждали по листам открытой книги,

Но буквы все сливалися под ними…

И сердце сильно билось – без причины!

И юноша смотрел не на нее, –

Хотя она одна была царицей

Его воображенья и причиной

Всех сладких и высоких дум его, –

На голубое небо он смотрел,

Следил сребристых облаков отрывки

И, с сжатою душой, не смел вздохнуть,

Не смел пошевелиться, чтобы этим

Не прекратить молчанья: так боялся

Он услыхать ответ холодный или

Не получить ответа на моленья!..

Всё, что тут описано, было с Арбениным; для другого эти приключенья ничего бы не значили; но вещи делают впечатление на сердце, смотря по расположению сердца.

Снегин. Странный человек Арбенин!

(Оба уходят в другую комнату.)

Вышневский. Господа! Когда-то русские будут русскими?

Челяев. Когда они на сто лет подвинутся назад и будут просвещаться и образовываться снова-здорова.

Вышневский. Прекрасное средство! Если б тебе твой доктор только такие рецепты предписывал, то я бьюсь об заклад, что ты теперь не сидел бы за столом, а лежал бы на столе!

Заруцкий. А разве мы не доказали в 12 году, что мы русские? Такого примера не было от начала мира! Мы современники и вполне не понимаем великого пожара Москвы; мы не можем удивляться этому поступку; эта мысль, это чувство родилось вместе с русскими; мы должны гордиться, а оставить удивление потомкам и чужестранцам! Ура! Господа! Здоровье пожара московского!

(Звук стаканов.)

Сцена V

10-го января. Утром.

(В доме у Белинского; его кабинет, по моде отделанный.) (Окна замерзли; на столе табачный пепел и пустая чайная чашка.)

Белинский(один; прохаживается по комнате). Судьба хочет непременно, чтоб я женился! Что же? Женитьба – лекарство очень полезное от многих болезней, и от карманной чахотки особенно. Теперь я занял денег, чтоб купить деревню; но тысячи рублей недостает; а где их взять? Женись! Женись! Кричит рассудок. Так и быть! Но на ком? Вчера я познакомился с Загорскиными. Наташа мила, очень мила; у ней кое-что есть! Но Владимир влюблен в нее. Что ж? Чья взяла, тот и прав. Я нахожусь в таких опасных обстоятельствах, что он должен будет мне простить. Впрочем, я не верю, чтоб он уж так сильно ее любил! Он странный, непонятный человек: один день то, другой – другое! Сам себе противуречит, а всё как заговорит и захочет тебя уверить в чем-нибудь – кончено! Редкий устоит! Иногда, напротив – слова не добьешься; сидит и молчит, не слышит и не видит, глаза остановятся, как будто в этот миг всё его существование остановилось на одной мысли. (Молчание.)