Том 28. Продолжение царствования императрицы Екатерины II Алексеевны. События 1768–1772 гг. - [59]

Между тем в начале января приезжали к кн. Волконскому один за другим приятели граф Гуровский, кухмистр Понинский, кастелян мазовецкий Шидловский и Гольц и все рассказывали одно, что Станислав-Август получил письмо из Франции от самого ли короля или только от находившихся там поляков Макрановского и Ржевуского; содержание письма состоит в том, что Франция одобряет поведение польского короля, сенатский совет считает его геройским делом: будучи в руках России, он так отважно поступил против нее; в письме же находилось и обещание помощи. Король по получении этого письма стал очень весел и публично говорил, что почитает этот день счастливейшим в своей жизни. Волконский поехал к королю и прямо спросил его, правда ли, что он получил такие письма. Король отвечал сухо, что не получал. Волконский заметил, что если такие письма есть, то они заключают в себе обман, потому что принц Карл саксонский полагается на французский двор. Король и на это отвечал сухо: «Я знаю, чего принц Карл там ищет» – и начал разговаривать о посторонних делах, спрашивал, что делается с камнем, который должен служить подножием для статуи Петра Великого. Волконский писал Панину, что король действительно очень весел и, как видно, совершенно предался Франции. Станислав-Август сохранял вполне известную черту польского характера, необыкновенную впечатлительность, заставляющую быстро переменять поведение, возвышать и понижать тон, смотря по обстоятельствам. Жалуясь епископу куявскому на Волконского, что тот не хочет сноситься с его министерством, король сказал: «Волконский поступает точно так же, как и Репнин, с тою только разницей, что Репнин обманывал меня нагло, а Волконский обманывает под рукою, скрытно». Но в чем состоял обман, этого король не объяснил. Волконский говорил, что Россия возвела Понятовского на престол, – это была правда, а не обман; Волконский говорил, что Россия хочет поддержать его на престоле, – и это была правда; король верил этому и как этим пользовался! Станислав-Август забыл, что Репниным и Волконским нет нужды обманывать Понятовских; Понятовских обманывают Млодзеевские: великий канцлер коронный Млодзеевский взял у Волконского 1000 червонных и рассказал ему, что происходит у короля на тайных конференциях.

В мае Волконский услыхал, что король разослал письма сенаторам по поводу сейма, который должно было созвать в этом году. Волконский отправился к королю и выразил ему свое удивление, что делаются приготовления к сейму, которого, кажется, ни начать без согласия, ни привести к концу без русского содействия нельзя. «Не думал я, – прибавил Волконский, – что советники в. в-ства и тут принудят вас от нас скрываться». «Я это сделал, – отвечал король, – не по принуждению от советников, но чтоб узнать мнение сенаторов по поводу сейма; всякий хозяин волен в своем доме, хотя и случается, что у него солдаты стоят постоем; делать все с вашего согласия, – значит быть у вас в подданстве». «Подданства тут нет никакого, – сказал Волконский, – намерение ее и. в-ства состоит в том, чтоб удержать вас на троне и успокоить Польшу, для этого и войска ее здесь находятся; следовательно, и о мерах, служащих к достижению этой цели, нам должно условливаться; если солдаты стоят на квартире для безопасности хозяина, то благоразумие требует от него предупреждать их о своих распоряжениях в доме, чтоб не произошло какого вреда по незнанию солдат, и такие сношения хозяина с солдатами нисколько не показывают его подданнической зависимости от них». «Я должен с вами сноситься, – сказал король, – а вы со мной не сноситесь, когда распоряжаетесь движениями своих войск!» «Очень естественно, – отвечал Волконский, – потому что в. в-ство поверяете все своим советникам, а из них некоторые сносятся с мятежниками». (Волконский разумел здесь Любомирского, который переписывался с конфедератами.) «Для чего же, – спросил король, – вы не укажете этих мятежничьих сообщников?» «Если их указать, – отвечал Волконский, – то надобно и наказать, для чего, впрочем, время еще не ушло».

Лето кн. Волконский провел на водах в Карлсбаде, а возвратившись в сентябре, он должен был привести в исполнение меру против канцлера литовского, кн. Чарторыйского, маршала коронного кн. Любомирского, вице-канцлера коронного Борха и литовского Пршездецкого: войска должны были брать из их деревень провиант и фураж безденежно: управителям деревень запрещено доставлять господам какие-либо доходы; оружие, военные припасы и господские лошади были забраны. Прошел слух, что Пулавский, Заремба и другие начальники конфедератов намерены соединенными силами сделать покушение на Варшаву. Волконский воспользовался этим, чтоб поговорить с королем, и спросил его, какие он примет предосторожности в случае такого нападения. Ответ был, по выражению Волконского, ничего не значащий и нерешительный, после чего зашла речь о польских беспокойствах. «Этих беспокойств усмирить нельзя, – сказал король, – если вы всего сделанного на последнем сейме не уничтожите: отступите ли вы от диссидентов и от гарантии?» «Это один раз навсегда из головы выложить надобно и никогда не льститься такою химерическою мыслию!» – отвечал Волконский. «А без того вы никогда Польши не успокоите», – возразил король. «Неправда, – сказал Волконский, – успокоим, если вы с своими советниками портить не станете». Король запел старую песню: «Советники мои – люди добродетельные, разумные, патриоты» и проч. Волконский писал Панину, что Чарторыйские внушают своим приятелям, что они никогда еще в такой милости у русского двора не были и что все разглашаемое и делаемое против них послом есть одна маска.