Том 27. Письма 1900-1901 - [78]

И уж, конечно, в антракте я услышал фатальное: „Не понимаю, что хотел сказать этим автор“. О господи! Никогда-то мы не понимаем».

…очевидно, и в Великом посту будут хвалить… — Предполагавшаяся («великим постом») гастрольная поездка труппы Художественного театра в Петербург не состоялась. См. примечания к письму 3040^*.

В февр<альской> книжке «Жизни» будет моя повесть… — Повесть «В овраге» была напечатана не в февральской, а в январской книжке «Жизни».

У нас Левитан ~ изобразил лунную ночь во время сенокоса. — В своей книге «Из далекого прошлого» (М., Гослитиздат, 1960) М. П. Чехова вспоминает: «В конце 1899 года, во время рождественских праздников, к нам приезжал наш старый, дорогой друг И. И. Левитан. Он тогда был уже тяжело больным. Эта его встреча с Антоном Павловичем, в сущности, оказалась последней (если не считать кратковременного посещения Антоном Павловичем больного Левитана в мае 1900 года в Москве).

В эти последние дни 1899 года в нашем доме появилась еще одна картина Левитана — написанный маслом этюд „Стоги сена в лунную ночь“. Появлению этого этюда предшествовал разговор Антона Павловича с Левитаном о русской природе. Левитан сидел в кабинете брата в кресле перед камином, а Антон Павлович, медленно прохаживаясь по комнате, говорил о том, что он соскучился по родному среднерусскому пейзажу, что крымская южная природа хотя и красивая, но холодная. Я сидела тут же в комнате. Вдруг Левитан обращается ко мне:

— Мафа, принесите мне, пожалуйста, картону.

Я принесла. Исаак Ильич вырезал кусок по размеру ниши камина, вставил его туда, взял краски и начал писать. В каких-нибудь полчаса этюд был готов. На нем были изображены копны сена в поле во время сенокоса в лунную ночь, вдали лес. В нижнем правом углу он написал: И. Левитан — А. Чехову. Так этот подарок друга навсегда и остался в нише камина» (стр. 244–245).

2992. А. М. ПЕШКОВУ (М. ГОРЬКОМУ)

2 января 1900 г.

Печатается по автографу (Архив Горького). Впервые опубликовано: Письма, т. VI, стр. 1–2.

Год устанавливается по письму М. Горького от 13 декабря 1899 г., на которое отвечает Чехов; Горький ответил 5 января 1900 г. (Горький, т. 28, стр. 107–108 и 112–114).

…когда приедете в Ялту? — Горький писал: «…весьма вероятно, что зимою я принужден уже буду ехать в Ялту».

Фотографию получил… — Это могла быть одна из двух фотографий 1899 г. На одной из них Горький снят с Е. П. Пешковой и сыном Максимом, на другой — только с Максимом.

Спасибо за хлопоты насчет нашего попечительства о приезжих. — Видя тяжелое положение туберкулезных больных, приезжающих в Ялту для лечения, Чехов всячески старался помогать им и принял деятельное участие в работе Ялтинского попечительства о нуждающихся и больных. В частности, рассылал воззвание, отпечатанное за его подписью, с просьбой о пожертвованиях (см. в т. 8 Писем письмо 2954 и примечания к нему).

Горький сообщал о том, что воззвание, как просил об этом Чехов («…пропагандируйте сие воззвание через нижегородские и самарские газеты»), он поместил в «Нижегородском листке» 1 декабря 1899 г. «Присланную Вами бумажку я напечатал в „Листке“ и затем разослал оный по знакомым в Питер, Москву, Самару, Смоленск. Здесь в „Листок“ плохо дают, до сей поры дали только 35 р<ублей>. Но я сам пойду по некоторым из местных богачей и немножко сорву с них. Боюсь, что поступил неловко, напечатав в местной газете выдержку из Вашего письма о смерти Епифанова. Простите, коли так. Я рассчитывал, что этот звук щипнет людей за сердце, но, кажется, ошибся».

Горький напечатал выдержку из письма Чехова от 25 ноября 1899 г. (см. т. 8 Писем) — о смерти поэта С. А. Епифанова.

От себя Горький добавлял: «Так „в одиночестве, в забросе“ умирают люди, развлекавшие и развлекающие вас, читатели, умирают, не имея своего двугривенного на „пастилу“ — на последнее свое желание жизни, предсмертный каприз. Так же, полуголодные и одинокие, умирают и столь ценные слуги общества, как учителя, учительницы и молодежь, студенты, „надежда России“. Мы не умеем помочь жить всем этим славным людям и нужным, стойким работникам, создающим родине нашей новых людей, мы не ценим их заслуг при жизни, поможем же им, замученным работой, одиноко и безмолвно, без жалоб умирающим, — хоть умереть спокойно. Вы, читатели, есть некая бездонная пропасть, равнодушно и без отклика поглощающая и всякий печатный хлам, вроде рассказов Гейнца, и вкусные питательные яства, изготовляемые для вас Толстыми и Тургеневыми, — вы, читатели, должны дать на „пастилу“ человеку, до смерти заработавшемуся для вашего развлечения. Вы должны облегчить последние минуты жизни учителям наших детей и всем другим ценным людям, уезжающим умирать далеко от вас, в край, где солнце, море и все краски ласковой нежной природы разжигают у человека страстное желание жить, — туда, где люди относятся к больным, как к средству наживы, где всё дорого, все сухи и черствы и где больной человек найдет удобства лишь тогда, когда он богат. Нижний, по справедливости, славится своей отзывчивостью на крик нужды и горя, наш город насчитывает десятки крупных благотворителей, и мы надеемся, что воззвание ялтинских людей, зовущих на помощь к больным, не прозвучит в Нижнем Новгороде „гласом вопиющего в пустыне“» («Нижегородский листок», 1899, 1 декабря).