Том 27. Письма 1900-1901 - [138]
Год устанавливается по почтовым штемпелям на конверте: Ялта. 19 VIII.1900; Москва. 23 VIII.1900.
Ответ на письмо О. Л. Книппер от 14 августа 1900 г.; Книппер ответила 24 августа (Переписка с Книппер, т. 1, стр. 158–160 и 172–173).
…мне жестоко мешают, скверно и подло мешают. — На это Книппер отвечала 24 августа: «Как ты меня огорчаешь, когда пишешь, что посетители все еще мешают тебе работать. Ты подумай — день за днем проходит в пустой болтовне, а сам говоришь, что пьеса просит вылиться, сам негодуешь на то, что мешают. Милый, голубчик, ну устрани, ну сделай как-нибудь, чтобы этого не было, чтобы ты мог спокойно, не раздражаясь, работать. Я на твоем месте переживала бы страшные муки, если бы пришлось писать при таких условиях. Я, конечно, свои занятия не могу сравнить с твоей работой, но и я оградила себя от ненужных посещений. Запираюсь у себя и сообщаю прислуге, что я перестаю существовать для кого бы то ни было. Да что я пишу — ты все это отлично сам знаешь и понимаешь. Жду от тебя письма, в кот<ором> услышу, наконец, что ты пишешь, что ты можешь весь отдаться своей работе».
Пьеса сидит в голове, уже ~ просится на бумагу… — В письме от 14 августа Книппер просила сообщать ей о работе над «Тремя сестрами»: «Пиши мне, как подвигается пьеса, как работаешь — энергично, с легкостью? Не злись, не скучай, не томись. Увидимся — все позабудем. Мне хочется, чтобы у тебя был дух бодрый теперь, свежий».
Позднее Вл. И. Немирович-Данченко вспоминал о работе Чехова над «Тремя сестрами»: «Чехов писал „Трех сестер“ летом 1901 года <следует: 1900> в Ялте, а переписывал в Москве ранней осенью. Он тратил на одно действие 2–3 дня, но между действиями делал значительные перерывы. Набросок пьесы хранился у него в виде отдельных маленьких диалогов. В последний год у него развился такой прием письма.
— У меня весь акт в памяти, — говорил он. — Сцена за сценой, даже почти фраза за фразой, надо только написать его. — Я не помню, чтобы об этом приеме письма в разных биографиях Чехова что-нибудь говорилось. Он писал не так, как Лев Толстой, который приступал, имея только основную линию, основной замысел, а находил выражения только во время процесса самого письма. Как бы только во время самой творческой работы нащупывал истинную свою правду. И, в частности, встречал даже неожиданности, которые так или иначе влияли не только на архитектонику произведения, но даже на направление главной мысли. Словом, вся важнейшая творческая работа шла в процессе писания. А у Чехова она совершалась ранее в отдельных набросках, даже в простом записывании отдельных характерных фраз» (Вл. И. Немирович-Данченко. «От редактора». — В кн.: Н. Эфрос. «Три сестры». Пьеса А. П. Чехова в постановке Московского Художественного театра. Пб., 1919, стр. 7–8).
Увидимся ли? ~ В первых числах сентября… — Книппер спрашивала: «А когда увидимся? Нигде это не написано? Ни в каких небесах, где бы можно прочитать? Ты еще об этом нигде не читал?» Почти одновременно с этим письмом 13 августа Книппер писала М. П. Чеховой: «Владимир Иванович <Немирович-Данченко> встретил Ивана Павловича <Чехова>, и тот сказал ему, что Антон Павлович будет жить зиму в Москве — что за нелепость? Я была удивлена, когда Вл. Ив. передал мне это. Странно ты спрашиваешь — на чем порешили с братом твоим? Разве с ним можно порешить? Я сама ничего не знаю и страдаю сильно от этого» («А. П. Чехов. Сборник статей и материалов». Симферополь, 1962, стр. 93).
Один журавль улетел. — У Чехова на ялтинской даче жили два прирученных журавля (см. примечания к письму 3126>*). О дальнейшей судьбе исчезнувшего журавля сообщала Чехову за границу М. П. Чехова в письме от 28–31 декабря 1900 г. 28 декабря она писала: «Второй журавль нашелся, но он заболел, лежит у Марьюшки в кухне на рогожке и, кажется, издохнет. Говорят, он ушибся, играя с кривым журавлем». А через день она извещала: «Журавль околел» (Письма М. Чеховой, стр. 165).
…с каким ~ восторгом я пробежался бы теперь в поле… — Отклик на следующие строки письма Книппер: «В субботу я после дневной репетиции уехала на дачу к Ольге Мих<айловне> <…> Там пробыла воскресенье до 5 ч. и вернулась к репетиции. Я с диким восторгом вдыхала дивный аромат лесов, гуляла и радовалась каждой березке, каждому осеннему цветочку, выцарапывала мох и нюхала землю; нашла грибочек, хотя они нигде не родятся этот год. Утром роса на траве. Еще совсем мало желтизны на деревьях, т<ак> ч<то> не похоже на осень. Сегодня прошел здоровый дождик, а то жара была адская. Антон, родной мой, проведем будущее лето здесь где-нибудь в деревне — хочешь? Я все думала, как ты удивительно подходишь к этой чисторусской природе, к этой шири, к полям, лугам, овражкам, уютным тенистым речкам».
Маша уезжает завтра. — О своей встрече с М. П. Чеховой в Москве Книппер писала в письме от 23 августа: «Уже два дня, что я не писала тебе, — целая вечность, правда? Все болтала и ездила с Машей, а о тебе и думать забыла — понял? Вру, вру, родной мой. И болтали-то очень много о тебе, даже очено много. Как я была рада Маше — ты веришь? Мне дико, что мы будем жить врозь. Но, конечно, большую часть времени я буду торчать у нее. Я совсем отвыкла от своих, это ужасно, но это так» (
